Книга Обречённый странник - Вячеслав Софронов

— Посланника нашего Гросса по важным делам принимать более года не желал, и мной велено было ему на родину обратно возвращаться, чтоб понапрасну деньги не просиживал, — сообщил канцлер Бестужев.

— Насколько мне ведомо, то и прусский посланник Варендорф из Петербурга самовольно уехал, ни с кем не простившись? — осторожно спросил Александр Иванович Шувалов, не желая показывать свою чрезмерную осведомленность.

— Выходит, полный разрыв меж нами? — слегка удивленно произнесла императрица, которая, видимо, впервые слышала об отбытии из столицы прусского посланника, но, в свою очередь, не желала выказать свое незнание в государственных делах.

— Значит, война? — чуть не шепотом проговорил Петр Иванович Шувалов, боясь громко произнести это страшное слово.

— Проучить надо пакостника, — хищно прищурил кустистые брови канцлер Бестужев и шмыгнул носом, оглядев присутствующих.

— Не обмишуриться бы… — покрутил головой осторожный Воронцов, — а то как бы вся Европа над нами смеяться не стала.

— Бог не выдаст — свинья не съест, — подвел итог Алексей Шувалов.

— Кого над войсками поставим? — спросила императрица.

— Тут хорошо подумать надо, — вновь заосторожничал Воронцов, — во время похода своего с нашим корпусом генерал–фельдмаршал Репнин, слышал я, изрядно Фридриха напугал…

— Только обратно ни с чем вернулся, — быстро перебил вице–канцлера Петр Иванович Шувалов. — Тут поопытнее кого–то надо ставить…

— Опытнее Степана Федоровича Апраксина нам никого не сыскать, — пытливо оглядел всех канцлер Бестужев. — У него и чин самый подходящий, и с младых ногтей при армии состоит. Сколько им сражений выиграно, и не счесть.

— Если у Степана Федоровича нынче со здоровьем все ладно, то и ломать голову нечего, — кивнул Петр Шувалов, — по всем статьям он для этого дела подходит.

— Так оно, — согласился и Александр Шувалов.

— Стар больно, — попытался возразить граф Воронцов.

— И что с того? — живо заступился за своего старого друга, генерала–фельдмаршала Апраксина, Алексей Петрович Бестужев. — Старый конь борозды не испортит…

— Но и глубоко не пашет, — хихикнул Воронцов.

— Что ему там, в пятнашки, что ли, играть? — широко улыбнулась императрица, сняв общее напряжение. — Все когда–нибудь старыми сделаемся.

Степан Федорович Апраксин устраивал практически всех, поскольку благодаря своему благодушию и незлобивому нраву почти никогда ни с кем из высоких сановников не ссорился, дружбу водил, как с канцлером Бестужевым, так не чурался и братьев Шуваловых. И хотя ему давно перевалило за полсотни годков, он оставался бодр и подвижен, правда, страдал тучностью из–за особого пристрастия к чревоугодию и винопитию. Но петербургское общество благоволило старому служаке, редко показывающемуся в столице, но если уж он приезжал, то закатывал по этому случаю такой бал, о котором потом вспоминали едва ли не целый год, восхищаясь хлебосольством Апраксина, пышными фейерверками, обильными столами.

Сойдясь на его персоне, и решив, посылать ли Фридриху посланца с объявлением о начале военных действий, совещаться закончили, облегченно вздохнув, как будто наконец сбросили с плеч тяжелую ношу, что тяготила всех долгие годы. Больше всех радовался канцлер Бестужев, не подозревая, как плохо скажется именно на нем принятое сегодня решение.

16

В Сенате уже через неделю разобрали дело о злом умысле Ивана Зубарева против государыни и единодушно приговорили его к казни через повешенье, как предателя и лазутчика. Бумагу с сенатским решением подали на подпись императрице, но она то ли за делами в связи с предстоящей войной, то ли по иной причине забыла про нее, отложив куда–то с прочими ежедневно поступающими бумагами, копившимися в ее кабинете не по дням, а по часам. Вскоре те бумаги служитель снес в специальный чулан, где они должны были находиться на всякий случай, ежели потребуется сыскать что–то важное. Но обычно такой случай наступал раз в сто лет, и… Иван Зубарев продолжал содержаться в остроге, всеми забытый и никуда не востребованный. Через одного из караульных ему удалось передать на волю весточку о помощи и милосердии, в которой он обращался к поручику Кураеву, моля в очередной раз выручить его из беды.

Гаврила Андреевич, прочтя записку от своего многострадального друга, хотел было сжечь ее и никогда больше не вспоминать, но что–то подсказало ему, что Иван может заинтересовать кого–то из высокопоставленных людей, вдруг да чем пригодится, и он направился на встречу с канцлером Бестужевым, прихватив с собой и зубаревское послание.

— Интересно все обернулось, — хмыкнул Алексей Петрович, брезгливо топорща губы и вчитываясь в каракули арестанта, — чуть ли не по его вине армию против Фридриха собираем, благое дело свершить готовимся, а он сидит в остроге, смерти ожидает.

— Жалко парня, по горячности собственной и глупости пострадал, попробовал заступиться за него Кураев.

— Глупости говоришь? Кто его заставлял на допросе все выкладывать? Мог бы и получше что придумать. Ладно, хоть про тебя смолчал.

— За то я ему премного благодарен.

— Еще бы, а то болтался сейчас на дыбе в застенке рядом с дружком своим. А?

— Какой он мне друг? — удивленно пожал плечами поручик, — . Случайно встретились, только и всего.

— Не скажи–не скажи, то судьба вас вместе свела и, видать, дальше придется еще долго по жизни идти. Долг платежом красен. Тот купецкий сын нам изрядно помог, и теперь не дело для благородного человека в беде его оставлять, выручать как–то надо пленника из острога. Согласен со мной?

— Вам виднее, ваше сиятельство, — покорно вздохнул Гаврила Андреевич, хорошо понимая, что Бестужев просто так ничего не делает. Раз он решил вызволить Ивана Зубарева, значит, имеет на него какие–то свои планы, и спорить или разубеждать канцлера не имело смысла: от своего он не отступит, не таков человек.

— Повезло этому сибиряку, что матушка–императрица у нас — женщина забывчивая, и за делами своими о нем не вспомнит. Это можно как перст судьбы, опять же, расценить. Коль так все складывается, то сам Бог велел помощь ему посильную оказать.

— И куда же он денется, когда из острога освободится? В прошлый раз к прусскому королю в лапы угодил, а нынче, может, к шведам или австрийцам пожалует? — криво усмехнулся Гаврила Андреевич, которого отнюдь не радовала перспектива опекать и дальше Зубарева, быть при нем нянькой, а добром это рано или поздно не кончится, и тот опять попадет в какую–нибудь переделку.

— Вот–вот, чтоб ничего подобного более не случилось, и свезешь его обратно в Сибирь. Может, там он до поры до времени отсидится, а как понадобится, то будем знать, где его найти. Документы новые справишь купецкому сыну, человека своего приставишь, чтоб приглядывал, и живи дале спокойно. Уразумел?

— Как не уразуметь, ваше сиятельство, — хмуро отозвался Кураев. Значит, в Сибирь сызнова ехать?