Книга Дань кровью - Виктор Юнак

— Я не боюсь Бога, — еще более решительно произнесла Зорица.

— Но ведь если ты станешь моей женой, то станешь такой же бесправной влашкой, как и я, — начал сдаваться Милко.

— Ну и пусть.

— И дети наши будут бесправными влахами.

— Я знаю.

— Тебя, в конце концов, если узнают, что ты стала женой влаха, могут сжечь на костре.

— А если я не стану твоей женой, я сама брошусь в костер. Я готова и к этому. Я люблю тебя, Милко. Ради тебя я готова на все. — Она потянулась своими влажными губами к его губам и, встретившись, они слились в первом, таком сладком и долгом поцелуе.

Потом она, влекомая еще неведомой ей страстью и порывом, сгорая от любви и желания разом покончить со своим прошлым, прижалась к Милко и упала на козьи шкуры, увлекая за собой любимого.

Милков дед, шестидесятилетний Йован, испугался не на шутку, узнав о необдуманном поступке внука. Милко был единственным его внуком и вообще единственным близким и родным человеком (Радован, его сын и отец Милко, случайно погиб, сорвавшись с кручи в бездонную пропасть, мать его умерла еще раньше от лихорадки, а жену свою он уже и не помнит, когда схоронил), и старик очень боялся его потерять. Но что будет теперь?

В растерянности, давно уже не свойственной старикам его возраста, дед Йован подошел к углу с иконой и упал на колени, зашептав пересохшими губами:

— Прости, Господи, заблудшие души. Не ведают они, что творят, ибо еще дети малые.

Милко подошел к деду и опустился рядом с ним на колени.

— Дедушка, но что же мне делать? Ведь и я люблю ее.

— А коли любишь, так и бери ее себе в жены, — словно осененный после молитвы Божеской мыслью, дед Йован решительно поднялся и помог встать внуку. — Коли девка ради тебя от своих родителей отрекается, то женой она будет преданной.

Милко оглянулся на сидевшую на сундуке и плакавшую Зорицу.

— Но ведь брак без венчания — богохульство, а мы и так уж грешны.

— А чем тебе этот старик не поп? — кивнул дед на богомила, и тот впервые за все это время удовлетворенно зашевелился на своей треноге.

— Какой он поп, — махнул рукой Милко. — У него даже рясы нет. Да и церкви…

Но это еще больше оживило богомила, он даже встал и немного прошелся для вящей убедительности:

— Наша община не признает никаких ряс, ибо ряса — что всего лишь внешняя оболочка, за которой попы прячут свою грязную мелкую душонку. Церковь же — это каменная крепость, за которой попы скрывают от глаз народных свои награбленные богатства.

— Я не о том, — прервал его Милко. — Я о церковной книге, куда вписываются имена обвенчанных молодоженов.

— И стоит ли из-за этого сокрушаться? Что книга?! Жалкий кусок пергамента, готовый вспыхнуть от малейшего прикосновения шальной искры. Мало ли было случаев, когда сгорала церковь вместе со всеми ее книгами?

— Уста сего еретика порою рождают истину, — обрадовался дед Йован.

— Прими, Господи, на себя и этот удар. — Милко перекрестился. — Ладно. Ты только скажи мне, старик, кем ты был в своей общине?

Глубокий вздох вырвался из груди богомила.

— Дитя мое, суть ли в том, какое место отведено тебе в этом грешном мире? Не гораздо ли важнее то, как ты используешь свое место? Но меня заботит сейчас другое — где и как вы будете жить? Ибо в этом катуне вас рано или поздно настигнет карающая лапа дьявола и свершится то, что мы, богомилы, называем величайшим земным грехом — свершится над вами смертная казнь.

Еще двадцать лет назад покойный царь Стефан Душан написал в своем Законнике, что если бесправный влах силой возьмет себе в жены дочь себра, то за этот грех виновному отрубят обе руки и нос. А ведь тут разбираться не будут, кто кого силой взял — она его или он ее. Если их поймают, то ему обязательно отрубят руки, а ее могут и в костер бросить, ибо себрка, согрешившая с влахом, обязана понести именно такое наказание. Таковы законы, а с законами спорить невозможно.

И богомил в данном случае был прав — нужно было искать какой-то реальный выход. Ведь соседи могли все это обнаружить, и тогда беды не миновать. К тому же буквально вчера в катун наведались несколько всадников, кого-то искали, чуть ли не в каждый дом стучались. Как потом выяснил дед Йован, это были отец, брат и жених Зорицы. И кто может утверждать, что здесь в поисках не окажутся дружинники самого властелина Николы Орбелича? Хоть Зорица и не показывалась во дворе, хоть и не видел никто, как Милко в ту ночь принес ее, бесчувственную, в дом, оставаться здесь ей было все же опасно. Будет лучше, если они покинут эти места. Но куда им податься? Во всей земле у них никого нет.

— А я бы советовал вам податься в Дубровник, — снова подал голос богомил. — На днях, уж я вам говорил о том, вернулся я оттуда. Конечно, житие там, для пришельцев особливо, не райское, но жить можно. Тем паче в вашем положении. Ведь законы Душана там бессильны, а народ вроде свой, славянский. Уж там вас искать не додумаются, а тамошней властеле и подавно на вас наплевать.

— Пожалуй, это единственный выход, — после небольшого раздумья произнес Милко. — Как ты думаешь, дедушка?

— Да вроде и тут устами еретика глаголет истина.

— Пойдешь со мной в Дубровник, Зорка?

— С тобой хоть в пекло, милый. — Зорица прижалась к сильной груди своего суженого.

— Вот, решили, и даже дышать как будто легче стало, — радостно произнес Милко. — Благослови нас, дедушка, и ты, старец, благослови.

29

Дубровник, или Республика Святого Влаха. В XIV веке продолжался его расцвет. Необычайно мощная для того периода промышленность: кораблестроение и ткачество, разного рода ремесла, начиная с сапожного и кончая ювелирным, рынок рабов и рынок огнестрельного оружия[21], а также развитое земледелие и виноградарство — все это требовало постоянного притока живой рабочей силы. Потому-то Дубровник готов был в любое время принять к себе кого угодно. Даже сам черт или дьявол могли найти здесь убежище. Значительное для того времени свободомыслие (но ни в коем случае не беззаконие — законы здесь ценили и уважали), необыкновенная для того времени сильная светская (а не церковная) власть, покоившаяся на валютах разных стран, грозный для врагов республики покровитель (пусть в большей степени формальный, чем фактический) в лице сначала Венеции, затем Венгрии — все это позволяло Дубровнику жить в свое удовольствие и принимать в свои стены беженцев из соседних Балканских и Апеннинских держав. Не зря же там находили приют и спокойствие даже преступники (но не убийцы) различного рода и ранга.