Книга Слеза чемпионки - Ирина Роднина

Менеджер, который работал с Каспаровым, англичанин Эндрю Пейдж, дружил с фигуристом, чемпионом мира и Олимпийских игр Робином Казинсом. Эндрю и устроил так, что в итоге мы получили приглашение от Казинса. До Робина предложения на работу у меня были из Италии и Германии. Я склонялась к Германии, потому что немецкий язык был мне знаком, я же в немецкой спецшколе училась. А английского я не знала. Зато по-немецки благодаря спецшколе, хотя я ее не закончила, могла объясняться. Станислав Алексеевич Жук мне, когда я к нему попала, четко объяснил, что если спорт мешает школе, нужно бросать школу.

В общем, начали возникать самые разные предложения. И однажды, когда Эндрю связался с Робином, тот через какое-то время перезвонил по поводу работы в новом американском международном центре. Мы даже получили факс прямо с борта самолета от хозяина этого Центра. Мой будущий босс первый раз связался со мной с небес. В конце концов я подписала договор с американцами. Подписала, уверенная на сто процентов, что меня не выпустят. Я даже не вчитывалась, что написано в договоре. Тем более английского я не знала, читал договор Миньковский. Он сказал, что это соглашение ни к чему меня не обязывает, но в то же время дает некие преимущества. Тем более если учесть, что в фигурном катании вообще тренерских контрактов не существует. Есть контракт с фигуристом, а не со школой или клубом. Это устроили только для того, чтобы облегчить мне вопрос с отъездом. И, как ни странно, сработало.

Когда мой отъезд приобрел реальные очертания, Зайцев заявил, что сына он в Америку не отпустит. Он не сомневался, что я уезжаю навсегда, а по закону я не могла взять с собой Сашку, не получив от него как от отца разрешения. Но так как я выезжала по контракту, то есть на работу, то в этом варианте его мнение не имело значения.

Я подписала контракт в конце декабря восемьдесят девятого. А первого марта мне позвонили из Министерства иностранных дел и сказали: ваши документы готовы. Я удивилась такой скорости, но потом выяснилось — хозяин Центра, где мне предстояло работать, мистер Пробст, был еще школьным, а потом и институтским товарищем президента Форда. И через своих людей в правительстве или в сенате он очень быстро мне оформил не просто визу, а рабочую визу. После его вмешательства бюрократы двух министерств засуетились и быстро решили все формальности. Мы летели в Центр через Нью-Йорк. Именно там проходили американскую границу, потому что тогда не было прямого рейса из Москвы в Лос-Анджелес.

В Министерстве иностранных дел СССР, когда я получала свои документы, чиновники откровенно смеялись. Их развлекало то, что мой муж выезжал как член семьи. Рабочая виза была только у меня. Дети и муж приглашались в Штаты как члены семьи.

Перед отъездом я позвонила юристу, который занимался нашими документами, спросила: куда мы попадем, какие вещи мне брать? Спрашиваю: какая погода? Она отвечает: там, в горах, куда вы едете, так же, как у вас в Москве. Я ей не верю: как же так, мы в Калифорнию отправляемся? Она: это горы, высоко над уровнем моря. Я даже толком не знала, куда еду, где мы будем жить. Дальше она сообщает: дом сняли, он вас ждет, все нормально, возьмите только личные вещи, все остальное есть здесь.

В США на паспортном контроле меня спрашивают: мадам, чем вы занимаетесь? Я какие-то слова по-английски из памяти вытащила и ответила, что мадам занимается фигурным катанием. Мне говорят: не может быть, ведь у вас виза «Q». Я спрашиваю: а что это значит? Объясняют: «кюва» дается только тем, кто занимается физикой, математикой и космосом. Я, прямо скажу, возгордилась. Я для Америки оказалась специалистом на уровне профессора физики или математики, но, честно говоря, это был первый раз, когда я узнала хоть какую-то оценку, какие мы специалисты или каких специалистов в спорте наша страна готовила. Виза «Q» давала мне право на проживание безо всякого временного ограничения, надо было только подписать документы, и я сразу же получала грин-карту.

Когда мы в Шереметьеве проходили границу, и уже заканчивалась проверка наших документов, вдруг появился начальник смены. Я еще не знаю точно кто, но явно начальник, и в глазах у него написано, что сейчас мне станет тошно. Я не преувеличиваю, у меня сильно развита интуиция. Я понимаю, сейчас начнут выворачивать наши чемоданы, такая показательная субботняя порка. Он явно шел с этой целью. Я себе позволила вольность, может быть первый раз при пересечении родной границы. Я взяла с собой все свои медали: с чемпионатов мира, Европы, Олимпийских игр. Я считала — это мое достояние. Медали и квартира — вот что было у меня тогда самое ценное. Жду: что сейчас будет? Нас провожали друзья: Лена Черкасская и ее муж театральный режиссер Леня Трушкин. Но тут появляется телевидение, начали нас снимать, я даю интервью. Наверное, это таможенника остановило, и нас быстро пропустили.

Телевидения я никак не ожидала. Я сказала корреспондентам, что еду по рабочей визе, что мне интересно посмотреть, как в Америке работают тренеры в специализированном центре, изучить их опыт, что вполне закономерно: американская школа фигурного катания — одна из сильнейших в мире. Сообщила, что у меня контракт на два года. Я ни на грамм не лукавила, все так и было: и в моих мыслях, и в моих планах, и прежде всего в контракте.

В Нью-Йорке мы несколько часов ждали рейса на Лос-Анджелес. Дети пребывали в совершеннейшем экстазе. Аленка все время у меня спрашивала: ну где тут Америка, где Америка? Я ей говорю: мы уже в Америке. Прилетели в Лос-Анджелес, меня там встречала хорошая приятельница, журналист из Финляндии, причем не спортивный, а политический журналист. Она в это время жила в Лос-Анджелесе. Встречали представители Центра, где мне предстояло работать. Нас погрузили в микроавтобус, и мы поехали в горы. И не на два года, как я думала, а на десять лет.

Гора, озеро, каток

Мы едем, едем, едем, я понимаю, что мы уже далеко от Лос-Анджелеса. И тут мы стали подниматься в горы. Стоял март. Мне еще предстояло узнать, что здесь это самый плохой месяц в году. То, во что мы погрузились, не назовешь даже туманом. Мы буквально пробивались через непроницаемое облако. Причем в этот момент вся моя семья спала, одна я бодрствовала и, естественно, водитель. Я с ужасом смотрела на сплошную мглу. Зная, что предчувствие меня еще никогда не подводило, я с тоской подумала: куда я еду? И в первый раз закралась мысль, что я крепко промахнулась.

Радости ноль. Передо мной стена из серой ваты, петляющая горная дорога, мы, как я понимаю, далеко от города, а я по натуре абсолютно городской житель. Полная неизвестность. И тут я почему-то вспомнила Высоцкого, но не «Лучше гор могут быть только горы…», а: «Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг…» Потом, когда мне особенно было нерадостно, я не раз вспоминала эти слова. Особенно когда у меня наступили плохие времена с Миньковским. Когда началось мое бесконечное движение с горы в гору, с горы в гору, я каждый раз вспоминала эту песню. Усидеть в нашей деревушке в то время я не могла. Как выдавалась свободная минута, я из нее пулей летела вниз, в город, к людям, даже не так, просто к океану, лишь бы съехать с этой горы. Для меня она стала на несколько лет клеткой, причем далеко не золотой.