Книга Успеть изменить до рассвета - Анна и Сергей Литвиновы

В нужной мне вместительной аудитории — дубовые скамьи и парты шли здесь уступом — уже роились студенты. Я «включил начальника» и спросил девицу‑отличницу с первой парты: «Где Кордубцев?» Она показала мне пальцем. Я подошел к Семену, который уже смотрел на меня вопросительно. Парень мне понравился: широкое открытое лицо, пшеничный чуб. Эх, знает ли он, какая по жизни впереди его ждет дорога? И как она закончится — вспышкой молнии на опушке леса в Калининской области? Или, может, вследствие нашей сегодняшней беседы, она этим НЕ закончится?

— Товарищ Кордубцев? Я из лаборатории медицинской генетики. Надо с вами поговорить. Буквально десять минут. Пожалуйста, пройдемте.

Мы вышли с ним из аудитории: я впереди, он сзади. Я не видел его, но чувствовал, что он неотступно идет следом и его лицо краснеет (а может, бледнеет). Не надо быть экстрасенсом (а я им сейчас и не был), чтобы представлять, какие чувства он испытывает: по его душу прямо в институт является дядька в белом халате и хочет поговорить: «Не иначе со мной что‑то страшное!» Мне жаль его было, но что ж делать — психическая обработка объекта входила в мои планы. Мы завернули в маленькую пустую аудиторию, которую я наметил заранее. «Садитесь», — указал я ему на первую парту, а сам устроился на учительском стуле напротив, развернув его спинкой к пациенту — агрессивный стиль. Положил саквояж на парту, вытащил оттуда куцеватенькую историю болезни парня, похищенную вчера из студполиклиники, принялся демонстративно листать.

Кордубцев сидел ни жив ни мертв.

— Вы половой жизнью живете, Кордубцев? — ошарашил я его вопросом.

Лицо его совершенно вспыхнуло, а в глазах даже выступили слезы. Да, здешнее советское общество — чрезвычайно пуританское, я успел это заметить. То, что вопросов секса даже не касались в средствах массовой информации, а также в кино, театре и книгах, подразумевалось само собой. Однако они, эти темы, редко всплывали в самом дружеском человечьем общении и практически не обсуждались даже с самыми близкими людьми. Мне показалось (и это наблюдение вполне могло быть правдой), что девятнадцатилетний Кордубцев вообще разговаривает об этом в первый раз в своей жизни.

— Я? Как? Ну… Нет…

— Правильно, Кордубцев, — поощрил я его. — Рановато вам еще. Да ты не бойся, Кордубцев. Ничего такого у тебя страшного нет. Хотя как сказать. Ты что такое генетика, знаешь?

— Нет! — аж отшатнулся студент.

В этом незнании науки генетики ничего странного не было. Прошло всего‑то четыре, если не ошибаюсь, года с тех пор, как Крик и Уотсон (кажется, в пятьдесят третьем) открыли ДНК. Им в пятьдесят седьмом еще Нобелевскую премию не успели дать. В СССР образца 1957 года «лженауку» всячески придавили, и тут вовсю царит академик Трофим Лысенко, который обещает методом приучения и воспитания вывести морозоустойчивую ветвистую пшеницу.

— Постараюсь объяснить тебе популярно, — на самом деле, мои собственные генетические познания не выходили за рамки школьной четверки по биологии, полученной сто лет назад, в десятом классе. — Итак, смотри: доказано, что в каждой клетке каждого человека содержится так называемая ДНК. Она передает наследственную информацию: от твоего отца и твоей матери — к тебе. И далее: от тебя — к твоему будущему сыну или дочке. Все‑все наследственные свойства в этих ДНК записаны. Вот, к примеру, глаза у тебя голубые. Это значит, что у твоей мамани или у отца — тоже голубые глаза. Голубые глаза — это доминантный ген. Он как бы побеждает любой другой цвет. — На самом деле про голубые глаза была единственная информация, что я помнил про доминантные‑рецессивные гены. — Ну, и у кого из твоих родителей глаза голубые?

— У мамы. А отца я не знаю.

— Правильно. Если у твоего отца глаза даже черные были, у тебя все равно они голубые, благодаря маме и ее сильному гену. Понял?

Он кивнул. Я видел, что и правда понял. Смышленый мальчик.

Теперь мне оставалось самое трудное: сгрузить ему свою историю и заставить поверить в нее.

— Так вот, ближе к делу. Мы в своей лаборатории медицинской генетики взяли на анализ пробу твоей крови. — Здесь, в полутоталитарном СССР, они слыхом не слыхивали о таких вещах, как согласие пациента на медицинские манипуляции, и мне это было на руку. Я полистал медкарту, нашел его анализ крови и несколько раз для внушительности похлопал по нему рукой. — Мы тщательно изучили твой, Кордубцев, геном или ДНК‑код. Скажи, ты радиационному облучению не подвергался?

— Н‑нет.

— Странно. Понимаешь, мы выяснили, что, к сожалению, в твоей ДНК имеются определенные дефекты. Некоторые гены — то есть участки, на которых записана важная информация, — искажены или потеряны. Сразу скажу: они никак не помешают полноценно жить и работать тебе лично. Ты понимаешь меня, Кордубцев? Никак. Ты лично ничем не болен. Можешь жить и учиться, как прежде. Никаких ограничений и изъятий. Мы даже никаких тебе записей в медицинскую книжку не сделаем. Ты понял меня?

Он просиял и несколько раз часто кивнул.

— НО! — Я внушительно поднял указательный палец. — В твоей ДНК, как я уже сказал, содержится дефектная информация. Поэтому любой твой наследник, не важно, сын или дочь, будут страдать синдромом Дауна в самой тяжелой форме. Ты знаешь, что такое синдром Дауна?

Он с испугом помотал головой.

— Таких больных еще называют монголоидами. Характерны широкие лица, маленькие глаза, приплюснутые уши, маленький нос, затрудненная походка. Они отстают в умственном развитии, у них зачастую врожденный порок сердца и низкая продолжительность жизни. Нацисты таких людей просто умерщвляли.

— Я видел таких, — пробормотал он.

— Способов лечения этого синдрома, к сожалению, пока не изобрели. А вероятность, что твой наследник, сын или дочь, избежит эту болезнь, равняется нулю. Не стремится к нулю, а РАВНЯЕТСЯ нулю. То есть твои дети станут даунами неизбежно. Ты меня понял, Кордубцев?

— Да.

— Поэтому не советую тебе даже пытаться. Даже экспериментировать не советую. Просто знай: тебе нельзя заводить детей. Сейчас, пока не женат, сам Бог велел поберечься. Да и вообще: жениться совершенно никому не обязательно. Тысячи великих людей женаты не были и прекрасно себя чувствовали. Ну а если вдруг браком сочетаешься — все равно постарайся наследников не иметь. Если уж совсем невмоготу станет, возьмете с женой из детдома ребеночка. И ничего никому не объясняй. Ни матери Маргарите Тихоновне, ни сестре Марии Петровне.

Я специально упомянул полные имя‑отчество сестры и матери, чтобы продемонстрировать собственную значимость и всеведение. Они тут, в постсталинском Советском Союзе, до сих пор помешаны на всеведении и всемогуществе: ученых, партии, спецслужб.

— Кстати, у сестры твоей, Марии Петровны, глаз косит?

— Да, да…

— Значит, тоже наследственное… Итак, ни ей, когда из своей Челябинской области вернется, ни матери — ни слова. И никакой жене, если вдруг появится у тебя жена, ни про какие ДНК не рассказывай. Работа, которую ведет наша медико‑генетическая лаборатория, сугубо секретная. Я нарушаю подписку, что говорю с тобой — больно парень ты хороший, жалко, если страдать будешь. Но если даже ты в будущем найдешь меня и нашу лабораторию, я буду все отрицать. Поэтому супруге своей сразу скажи: не хочу детей, и все. Пользуйся с нею противозачаточными средствами — знаешь, что это такое?