Книга Дочь Империи - Раймонд Фейст

Перья и парчовые банты всколыхнулись, словно волна пробежала по людскому морю. Верховный жрец кашлянул, устало опустив жезл.

Наконец он взглянул на Банто, который сидел, словно окостенев, с неестественно выпрямленной спиной, и сказал:

— Восславим доброту Чококана, и да послужит нам предостережением урок, который он нам преподал. Пусть, следуя его наставлениям, эта пара обретет милость, понимание и прощение. — Он снова прокашлялся. — Из предзнаменования следует, что в браке, который заключен сегодня, потребуется дипломатия, ибо как муж и жена эти два отпрыска благородных домов должны неизменно стремиться к единству. Такова воля богов.

В зале стояла гнетущая тишина. Служители и гости ожидали, что жрец продолжит поучение. Наконец стало очевидно, что он не собирается ничего добавлять к сказанному, и раздался очередной удар гонга. Служители освободили Бантокапи от свадебной маски, и теперь он стоял лицом к лицу с Марой, которая казалась ошеломленной. Только чуть прищуренные глаза и едва заметно нахмуренный лоб показывали, что она вообще осознает происходящее.

— Обменяйтесь венками, — подсказал жрец, как будто опасался, что молодая пара может позабыть об этом.

Банто наклонил голову, и Мара надела слегка увядший венок поверх его темных волос. Когда Банто выпрямился, этот ритуальный головной убор съехал немного набок. Затем Банто придвинулся к ней, чтобы также короновать венком и ее; и тут Мара почувствовала, что от жениха слегка попахивает вином.

Она нахмурилась сильнее. В течение того часа, когда она предавалась благочестивым размышлениям, жениху полагалось, согласно обычаю, разделить глоток вина со своими холостыми друзьями; считалось, что это должно принести им удачу в делах и в выборе будущих жен. Однако было похоже на то, что Банто с приятелями опустошили не только ритуальный кувшин, но и еще два-три таких кувшина сверх того. Уязвленная столь неблагоразумным отступлением от правил, она почти не слышала слов жреца, который объявил их мужем и женой. Она даже не поняла, что ритуальная часть церемонии закончилась, и очнулась лишь тогда, когда вокруг раздались громкие голоса гостей, которые спешили поздравить новобрачных. Другие забавлялись тем, что осыпали молодую пару хитроумно сложенными разноцветными бумажными фигурками на счастье, и потребовалось несколько минут, чтобы улеглась эта пестрая метель.

У Мары хватило выдержки, чтобы сохранять на лице улыбку. Теперь настало время, когда каждому гостю полагалось представить свой свадебный дар: это могло быть произведение искусства, или декламация стихов, или музыкальное сочинение. Среди них могли оказаться весьма изощренные и дорогостоящие сюрпризы, оплаченные знатнейшими властителями Империи. Поговаривали, что Имперский Стратег доставил сюда целую театральную труппу со всеми необходимыми костюмами и декорациями. Но выступления этой труппы можно было ожидать лишь через несколько дней, поскольку, согласно обычаю, вначале шли представления, заготовленные гостями самых низких рангов.

Вытащив попавшую ему за ворот бумажную фигурку-амулет, Бантокапи избавил себя от скуки первых выступлений, сославшись на необходимость размяться и переодеться во что-нибудь более удобное. Традиция запрещала ему уводить в постель молодую жену, пока последний из гостей не представит зрителям свой дар, а тяжелый свадебный наряд Мары настолько скрывал ее лицо и фигуру, что разглядывать девушек-рабынь было куда более занимательным времяпрепровождением. Мара учтиво приняла извинения своего господина:

— Я побуду здесь, супруг мой, чтобы самые незначительные из наших гостей не остались обделенными благодарностью Акомы за их приношения.

Бантокапи презрительно фыркнул, догадываясь, что она избегает его. С ней он разберется потом, а впереди ожидался большой пир с нежной музыкой и доброй выпивкой; и еще предстоял такой момент, когда его братья впервые поклонятся ему, поскольку он теперь властитель Акомы. Широко улыбнувшись, не утруждая себя тем, чтобы поправить съехавший на ухо свадебный венок, он хлопнул в ладоши, и рабы вынесли его носилки из зала.

Мара осталась на месте, хотя большинство гостей последовали примеру Бантокапи. Солнце приближалось к зениту, и знойное марево уже мерцало над дальними пастбищами нидр. Наиболее знатные гости разошлись по отведенным им покоям и послали слуг за прохладительными напитками и за сменой одежды. А затем, словно птицы в ярком оперении, они явились вновь, чтобы подкрепиться ароматным мороженым, охлажденными плодами йомаха и вином сао в ожидании более сытного угощения, которое будет им предложено в прохладные вечерние часы.

Но более захудалые гости оставались на местах в зале, в жаркой духоте — несмотря на открытые двери, — пока нанятые ими исполнители или одаренные члены их семейств разыгрывали сцены, пели или читали стихи, тем самым воздавая дань новобрачным из Акомы. На свадьбах менее родовитых персон жених или невеста могли из любезности посмотреть несколько первых выступлений, но в знатных домах по-настоящему примечательные события вершились позднее, и чаще всего новобрачные оставляли выступления первого дня для развлечения слуг, которые в эти часы почему-либо окажутся свободными.

Однако Мара не спешила покинуть зал и успела насладиться искусством жонглера-комика, двух певцов, бродячего мага (вся магия которого заключалась просто в ловкости рук) и поэта, читавшего стихи под аккомпанемент громкого храпа своего нанимателя. Она вежливо аплодировала каждому. При желании Мара могла бы выразить особое одобрение, бросив на подмостки цветок со своих носилок; этого она не делала, но не отказывала никому в благосклонном внимании, и так продолжалось до самого антракта. Исполнители, которым предстояло выступать после перерыва, пребывали в неловком ожидании: они были уверены, что сейчас она уйдет в пиршественную палату. Однако Мара позвала не носильщиков, а служанок, и приказала подать себе поднос с легкой закуской и прохладительным питьем. Гости удивленно зашушукались.

Толстый купец из Сулан-Ку, сидевший в первом ряду, покраснел и спрятал лицо за веером своей жены. Он даже и мечтать не смел, что госпожа Акомы будет слушать, как играет на флейте его сынок. Мальчик был начисто лишен слуха, но его матушка так и лучилась гордостью. Мара осталась на помосте, прихлебывая охлажденный йомаховый сок. Когда юный флейтист раскланялся, она милостиво кивнула, после чего он умчался, освободив подмостки для следующих исполнителей. Мара приветливо улыбнулась смущенному отцу и его жене, и у нее не осталось сомнений: сколь ни утомительна такая музыка, но зато, если ей когда-либо понадобится какая-нибудь услуга от этого купца, он сделает для нее все, что в его силах.

Но вот блеснули своим искусством мимы, затем дрессировщик с учеными собаками, и птичка лиенди пропела свою несравненную песнь, и еще два поэта порадовали публику самыми последними сочиненными ими стихами — а хозяйка Акомы не проявляла никаких признаков беспокойства или нетерпения. Второго из поэтов она наградила цветком, метко брошенным прямо в его шапку. Художник, сменивший поэта на подмостках, сумел даже рассмешить ее своими комическими рисунками, где было показано, как бычки-нидры атакуют воина. Когда во время второго антракта Мара позвала горничных и приказала снять с себя тяжелое верхнее облачение, чтобы ей легче было выносить полуденную жару, это произвело ошеломляющее впечатление на всех присутствующих. Гости — из тех, кто не мог похвастаться знатностью и древностью рода, — шептались, что во всей Империи не сыщется второй такой великодушной госпожи. Выступавшие чувствовали ее непритворный интерес и вкладывали в свое исполнение больше подлинной страсти и души. Потом по приказу госпожи слуги начали разносить всем угощение, да еще и подарки в знак благодарности тем, кто внес свою лепту в череду выступлений. И тогда невольная натянутость, которая омрачала настроение собравшихся, заметно ослабела. Вино не замедлило оказать свое действие, и те, кто посмелее, рискнули заявить вслух, что госпожа исключительно благородна и достойна чести своих предков.