Книга Тридевятые царства России - Анджей Иконников-Галицкий

Китайцы

Сижу во влажном и жарком Владивостоке в дорогом кафе (дешёвых нет). Тридцать градусов. Пью пиво: «Балтика» питерского производства. Стоило ехать десять тысяч вёрст, чтобы пить «Балтику»! Вся страна пьёт «Балтику» и курит «Петра Первого».

Русские города – неудобные и неуютные. Владивосток огромен, разбросан по сопкам, островам, полуостровам и мысам. Центр: двух-трёхэтажные дома, несколько длиннющих улиц, тянущихся то вверх, то вниз, параллельно и перпендикулярно берегам. Разбитые мостовые, облупленные фасады, бесконечность машин (все японо-корейско-китайские, все гудят, все мчатся без правил), тяжкая загазованность, дышать нечем. Следы быстрого перехода от обеспеченности к бедности: как уволенный без пенсиона морской офицер, благородный, но уже затасканный. Тихоокеанская твердыня России.

Не любит русский человек удобства. А любит создавать проблемы себе и другим. В доме, где я живу, нет горячей воды. Но хорошо, что ещё пока есть холодная. И электричество есть. Пока «Чубайс» не отключает. (Рубильник по старинке называют «Чубайсом».) Наверно, скоро отключит.

Всюду китайцы, корейцы. Экскурсанты; но будто приглядываются: как бы в этом доме мебель расставить по-своему.

Русский мир сжимается. Кому мы, неуютные, нужны? За противоположным столиком русские тётки пьют водку и едят. Деловые такие. Разговаривают. Расслабляются. Лет по сорок. А где мужики? То же самое – в Питере, в Москве, в Красноярске, в Кызыле… Женщины общаются в кафе, ездят на машинах, делают дела, руководят предприятиями, воспитывают себе подобных… А мужики где? Ушли на войну? Непонятно.

Первое, что поразило меня во Владивостоке, буквально повалило с ног, – обилие красивых девушек. Поразительно: они все очень красивы и стройны. Ничего подобного нет ни в Питере, ни в Москве, нигде.

Все они достанутся китайцам?

Очень много китайцев было в краеведческом музее. Интересная нация: они всегда и всюду ходят толпою и обязательно имеют на себе какой-нибудь элемент униформы. Одинаковые кепки. Или одинаковые галстуки. Или одинаковые тапки. Или хотя бы очки одинаковые.

У них принято разглядывать незнакомого человека. Я стоял в подъезде музея, пережидал ливень. Китайцы проходили мимо – двадцатая группа, тридцатая – и каждый внимательно разглядывал меня. В залах музея они вели себя вежливо, но громко. Хохотали.

Потом русская училка привела в музей группу русских детей, и я понял, что китайцы – образцовые в своём поведении люди. Русские дети вели себя чудовищно: всюду бегали, всё хватали, ржали, сопели, возились, верещали, издавали непристойные звуки… К счастью, они скоро ушли. Китайцы же всё осмотрели обстоятельно, после чего все до единого выстроились в очередь в туалет.

Приморские забавы

Через пару дней начался главный аттракцион Владивостока: отключение электричества. Дом, в котором я жил, – двенадцатиэтажный. И я жил на одиннадцатом этаже. В ситуации отключённого рубильника и лифта политические взгляды граждан чётко стратифицируются по этажам. Жильцы первых трёх – ещё лояльны власти; с четвёртого по шестой – готовы голосовать за Жириновского; на седьмом – девятом по-матерну проклинают «Чубайса», Ельцина, Путина, Клинтона и папу римского, а на трёх последних – пьют запасённую водку и точат топоры.

Ситуация усугубляется тем, что за отключением электричества рано или поздно следует отключение отопления и воды. Газа во Владивостоке нет: город готовит кашу только на электрических плитах. За водой – бегай на улицу, к гидранту; а готовить на чём? Есть ещё и такой аспект: как-то при мне хозяйке квартиры, где я жил, пожилой Эльвире Владимировне, стало плохо. Вызвали скорую. Пока скорая ехала, электричество ещё было. Когда же доктор стал делать укол – вырубилось. Хорошо ещё, что бригада приехала не на пять минут позже: застряли бы в лифте.

Почему и за что приходится страдать – никто ни понять, ни объяснить не может. Плату по счётчику платят все. Но – страдают. И жалуются. В этом плане любят приезжих: им, свеженьким, особенно приятно пожаловаться.

Поразительное дело: уже несколько лет семисоттысячный город живёт в условиях осады. Электричество – это ещё не всё. А вот однажды поссорились приморский губернатор с владивостокским мэром – и отключили паром, единственный транспорт, соединяющий город с районом, расположенным на острове Русском (гордое название!)[26]. Три недели остров был отрезан от мира; туда не везли хлеба, оттуда не забирали больных и рожениц… А? Каково? Потом паром таки пустили. Ну и что, произошло восстание, революция? Побили морду мэру с губернатором? Или хотя бы окна в их офисах? Ничего подобного. Пожаловались друг другу, попили водки – и успокоились.

В другой раз, тоже из-за каких-то разборок с мэром, губернатор запретил вывозить в городе мусор. Месяц (или около того) мусор не вывозился. Летом, в жару. Какой милый человек губернатор!

«Дальэнерго», конечно, тоже не лучше. Во время отключений электричества в больнице каждый раз кто-нибудь умирает. Однажды у женщины в роддоме погиб ребёнок. Ну и что? Об этом напечатали во всех газетах, поохали, пожаловались на жизнь, попили водки и успокоились. А ведь надо было строить баррикады, вешать на фонарях чиновников, штурмовать здание краевой администрации, губернатора – Наздратенко или кого там, Дарькина, – вышвырнуть из окна двенадцатого этажа вместе с начальником «Дальэнерго»… Нет, ничего подобного. Тишина.

Кстати, лифт на одиннадцатый этаж в доме, где я жил, не ходит ещё и потому, что некие местные жители с поразительной целенаправленностью выламывают и выжигают кнопки вызова. Тут уж ни Путин, ни Чубайс ни при чём.

Русский остров и японские машины

На остров Русский я попал: и с паромом удалось, и с погодой. Зелёное море: океан у берегов Приморья зелёный как нигде. Изумруд.

На острове Русском – военная база и военный городок. Естественно, разруха, груды разбитого железа; местные жители безработны, жалуются по этому поводу на жизнь, но с голодухи не пропадают: потихонечку тащат разбитое железо и продают его японцам.

Один из парадоксов Приморья заключается в том, что при всеобщей безработице (без работы – офицеры, моряки, рыбаки, геологи и инженеры этого военно-приморского города) и при вроде бы – безденежье, все ездят на машинах. Быть без машины – признак крайней бедности: неприличнее, чем без штанов. Все машины японские, с правым рулём. Встретить «жигули» так же трудно, как снежного человека; на «Волгах» ездят только начальники недоприватизированных госпредприятий; милиция – и та пересела с уазиков на «тойоты». Вся эта японская рухлядь стоит копейки, носится как угорелая и при этом дико воняет неотрегулированным выхлопом. Никто машин не жалеет: мой знакомый, Эльвирин зять, обитающий на Русском, возил меня по острову на своём грузовичке-«тойоте», рулил по каменистым горным тропам, сползал к пляжам, вылезал из распадков – от колёс дым шёл. А чего жалеть? Год назад купил машину, теперь уже пора менять на новую.