Книга Хороший отец - Ной Хоули

А если бы я и остался, как знать, много ли это переменило бы для Дэнни, в его жизни. Ведь вполне возможно, что неспособность установить значимые привязанности – это химия организма, а не влияние опыта – как и его тяга покупать оружие и недели проводить в дороге, разговаривая разве что со своей машиной.

16 июня, в годовщину убийства, вдруг прикатил на мотоцикле Мюррей. Сказал, что настал срок Великого Американского Путешествия. Эта мысль осенила его среди ночи. На загорелом лице выделялся след защитных очков. С ним была стройная блондинка.

Я стоя ел на кухне сэндвич, когда он постучал. При виде его ухмыляющегося лица я на миг потерялся. Кто я? Где я? Какой сегодня день? Едва я открыл дверь, Мюррей рукой в кожаной перчатке протянул мне большой плотный конверт.

– Счастливого Рождества!

На нем были джинсы и пуховик.

– Что вы?..

– Стрижка мне нравится, – перебил он. – И новый костюм. Такой очень провинциальный средний американец с армейским прошлым.

Я потрогал волосы. Успел привыкнуть к новому облику с военной стрижкой и дешевым гардеробом. А теперь сообразил, как странно выгляжу на первый взгляд.

– Это Надя, – объявил Мюррей, пробираясь мимо меня к холодильнику. – Надя, это Пол.

Надя улыбнулась и махнула рукой. Мюррей объяснил, что она русская иммигрантка и почти не говорит по-английски.

Пока он болтал, я разглядывал полученный конверт. Размер – девять на четырнадцать и весом около фунта.

– Что это? – спросил я, поднимая посылку.

Мюррей рылся в холодильнике, ища чего-нибудь съедобное. Он обернулся и сказал:

– Дневник. Дневник Дэнни.

У меня кровь отхлынула от лица. Я уставился на пакет, толстый, как книга в бумажной обложке. Вскрыл его и достал сотню разрозненных страниц. Верхней была фотокопия блокнотной обложки с подписью из трех букв К. А. К.: Картер Аллен Кэш.

При виде этого имени я почувствовал, что стены вокруг заходили ходуном. Шатнулся назад, и Надя придержала меня за плечо.

– Откуда? – спросил я.

– От знакомого из юстиции, – ответил он, извлекая из холодильника миску салата с пастой. – Врезал им актом о свободе информации и пригрозил иском. Он свалился на меня на прошлой неделе.

Сорвав пластиковую крышку, он принялся есть пальцами из миски. Я перебирал страницы. Моему взгляду отвечал почерк сына. От этого голова стала пустой и легкой.

– Вы читали? – спросил я.

– Просмотрел. Улик нет. Нет тысячекратного «Должен убить сенатора Сигрэма» или «Ехал в поезде с заговорщиками». Также отсутствуют рисунки обезглавленных людей и животных с гротескными пенисами.

– А что там есть?

– Дневник. Он начал его в Остине, но возвращался назад и описывал жизнь в Айове. То, что относится к Монтане, тяжело читать – как он копался в жизни Сигрэма, побывал у него дома, смотрел на детей. В контексте того, что он сделал потом… Честно говоря, в некоторых местах у меня волосы дыбом вставали.

Я уставился на страницы. Недели три назад я впервые один поехал к Дэнни. Когда у Алекса появились ночные страхи, мы решили прекратить семейные посещения и дать детям успокоиться. Я обещал Фрэн тоже сделать перерыв, но не сдержал слова. В тюрьме прошел металлодетектор, поднял руки, позволяя обвести себя щупом, вывернул карманы и снял ботинки. Прошел за железные воротца и толстую стальную дверь в комнату ожидания. Она была заполнена примерно наполовину.

Я нашел себе пластиковый стул и сел, зная, что люди в тюрьме не смотрят друг другу в глаза. По правде сказать, нам не хотелось признавать, кто мы такие и на какие преступления способны любимые нами люди. Это не застенчивость, а позор – глубокий, библейский позор. Поэтому все мы смотрели в пол. И с завистью слушали беззаботный смех детей, еще не научившихся разделять наши чувства.

Дождавшись своей очереди, я занял место в узкой комнате для свиданий. Плексигласовая перегородка была зигзагом продернута проволокой. Придя сюда впервые, я принес в кармане обеззараживающую салфетку. Но настал день, когда я понял: никакая тюремная зараза не может стать хуже, чем быть отцом приговоренного убийцы. И перестал заботиться о чистоте.

Через несколько минут охрана ввела Дэниеля. Он сел напротив меня. Он был бледен и за последние шесть недель отрастил бородку. Юношескую бородку, довольно редкую. Настоящая борода у него не росла. Он был светловолосым, с мальчишеским лицом. С бородкой стал похож на амфетаминового наркомана из сельской местности.

– Пора уже, – сказал я ему.

– Что пора?

– Я должен услышать, что ты скажешь.

Он смотрел на меня мертвыми глазами.

– Если это сделал ты, – продолжал я, – если ты его убил, я должен услышать это от тебя.

Он смотрел в упор. Я заметил, что он вспотел. Выход охранял человек с дубинкой.

– Мне нечего тебе ответить, – сказал он после долгого молчания.

– Дэнни…

Он сердито потер нос.

– Знаешь: можешь, если хочешь, приезжать, видеться со мной, но говорить с тобой об этом я не собираюсь. Не собираюсь объясняться.

– Дэниел.

Он смотрел на меня. Как мне уничтожить пропасть между нами? Как убедить, что я на его стороне?

– Я знаю про Хуплера и Кобба, – сказал я. – Ты ехал с ними в поезде. Если они замешаны… если они тебя заставили…

Он закрыл глаза:

– На этом все.

Не открывая глаз, дал охраннику знак увести его.

– Постой! – в панике вскрикнул я.

Он встал, не открывая глаз.

– Что ты им обещал? – спросил я. – Почему так себя ведешь?

Он открыл глаза и взглянул на меня:

– Больше не приходи.

Подошел охранник, и Дэнни отвернулся.

– Дэниел, прошу тебя, – взмолился я. – Дэниел!

Я смотрел, как они скрываются за стальной дверью. Сидел, пока меня не выгнали, в надежде, что сын вернется. Не вернулся.

На следующий день я сказался на работе больным. Просидел час в комнате ожидания, пока охранник не сказал, что Дэниел не выйдет. На следующий день охранник у ворот сообщил, что мой сын просил не разрешать мне визиты. Мне было все равно. Я две недели приезжал каждый день в тюрьму, чтобы получить отказ. Я стоял в пробках. Я плевал на плохую погоду. Я слушал полные злобы радиопередачи, классический рок, Национальное общественное радио. Я так часто подъезжал к АДМакс, что видел эти желтые полосы во сне. Но Дэниел отказывался выходить из камеры. Я каждый день просил охрану передать ему, что я приехал. Делал это, чтобы он знал – я его отец. Я от него не откажусь. Я так много ошибался, я позволил ему все погубить, но все равно был ему отцом.