Книга Краткая история семи убийств - Марлон Джеймс

– Не сквернословить в моем, язви его, доме! Я все слышала. О том, как ты развратничаешь с тем певцом в его вертепе. Сколько он тебе платит? Все эти месяцы у тебя нет приличной работы. А я-то сижу переживаю: как там наша Нина без стабильного заработка? Ведь денег у нас она не просит, а знакомых у нее нет…

– Знакомых у меня куча.

– Не перебивай меня в моем чертовом доме. Мы оплачиваем его своими честными деньгами, моими и мистера Берджесса.

– Да, мама.

– Платим наличными без всякой, чтоб ей пусто было, ипотеки, поэтому не думай, что тебе можно пререкаться с матерью в ее собственном доме.

Пальцы у меня дрожат, будто я три часа провела в морозилке. Кимми берет курс на дверь.

– Ким-Мари Берджесс, а ну-ка стой. Расскажи своей сестре, что у нас там нынче за новости и как твоя сестра пресмыкается перед тем… тем растой.

– Пресмыкаюсь? Ах, я, значит, пресмыкаюсь… А у самой Кимми бойфренд как будто и не раста. Да у него даже имя такое!

– Ты сравниваешь его с тем, кому жертвуешь зазря самое святое – свою женственность? Да он, по крайней мере, из хорошей семьи. И у него сейчас в жизни такая пора.

– Ах, пора? На пару с Кимми?

– Клянусь, что каждый раз, когда я думаю о тебе и о том певце, как вы там возлежите на каком-то нечистом ложе, раскуриваете наркотики, а потом ты отдаешься ему, совершая с ним акты зачатия, меня мутит. Прямо-таки хочется рвать. Ты меня слышишь? Мне хочется рвать! Ты просто низменная гулёна, которая приносит в мой дом всякую грязь!

– Мама…

– Не мамкай. Все эти годы обучения, на что они пошли? На то, чтобы стать одной из его гетер? Этому нынче учит школа с десятью классами образования?

Теперь она звучит, как отец (кстати, где он?). Кимми. Это она все подстроила. Мать трясет так, что когда она пытается встать, то валится обратно в кресло. Ей на помощь, как примерная дочь, кидается Кимми. Это она им рассказала. Сказала что-то такое. И при этом она знает меня. Знает, что я не расскажу им о ней, потому что одна плохая дочь введет мать в депрессию, а вот две плохих ее прикончат. Она рассчитывает на то, что я окажусь хорошей дочерью, которая примет все на себя, а ее выгородит. Что ж, сука, меня это даже впечатляет.

– Я могу думать единственно о том, как ты приносишь сюда, в мой дом, запахи ганджи и похотливых мужских рук. Я их на тебе чувствую. Отвратительно. Мерзко.

– Правда? А на другой своей дочери ты их не чувствуешь?

– Не смей вмешивать сюда бедную Кимми!

– Бедная Кимми? Ох уж бедняжка… То есть ей, получается, спать с растой можно?

– А ну не смей здесь нахальничать! Этот дом богопристоен.

– Может, Бог заодно и ответит, есть ли здесь что-то, кроме ханжества? Кимми во все тяжкие шпарится с растой…

– Он не раста!

– А вот ты ему об этом скажи. Или лучше скажи об этом своей дочурке и посмотри, удержится она после этого с ним или нет.

– Еще с той поры, как ты была девчонкой, ты всегда тянулась за своей сестрой. Она впереди, а ты позади. И теперь у тебя из-за этого к ней зависть и злоба? Мы всегда держались с вами на равных, давали вам поровну. И все-таки в тебе был этот пакостный штришок. Мне надо было его из тебя вытравить, вот что. Вот так вот взять и вытряхнуть.

– Ну да. А когда тот налетчик вытряхивал из тебя твои брошки и сбережения, ты тоже так поступала?

– Не говори так с моей матерью, – подает голос Кимми.

– А ты вообще заткни пасть, сучка. Вся из себя хорошая-послушная…

– Не смей так разговаривать со своей сестрой!

– Ты всегда на ее стороне.

– Мне нужна хотя бы одна дочь, которая не шлюха. Азиаты и те ведут себя пристойней.

– Твоя чертова дочь тоже трахается с растой!

– Моррис! Моррис, спустись сюда и разберись со своей дочерью! А ты убирайся из моего дома! Моррис! Моррис!

– Давай, давай, зови папу. Зови, чтобы я рассказала ему о твоей любимице доченьке прямо здесь.

– Закрой рот, Нина. Ты уже и так вносишь в эту семью достаточно раздора.

– Я эту чертову семейку, наоборот, спасаю.

– Не помню, чтобы я просила кого-то из моих детей что-либо спасать. Мне не нужно обиталище на каком-то развратном растаманском подворье, где женщин меняют вкруговую, а ребятня курит ганджу… Моррис!

Мне хочется что-нибудь схватить и запустить в Кимми, которая так ни разу на меня и не взглянула. «Может, ты уже носишь одного из его детей?» – говорит моя мать плачущим голосом, хотя никаких слез в ее глазах не видно. Кимми массирует ей спину. А мать благодарит свою дочь, что та облегчает своей несчастной матери страдание. С меня хватит. Говорить больше не о чем. Ничего не остается, кроме как ждать, что мать опять ожгёт меня каким-нибудь словом. У меня был порыв подойти и схватить Кимми за шею, но я смотрю, как она растирает мать, и мне их обеих становится жаль. Но вот Кимми говорит:

– Мамуль, скажи ей насчет ожидания у его ворот.

– Что?.. Ах да. О боже! И вот теперь она караулит его у дома, как истинная путана. И теперь даже он понимает, что она дрянь. О господи, взгляни, к чему идет наша семья!

– Сука ты гребаная, – говорю я Кимми, которая смотрит мимо меня.

– Повторяю: в моем доме не выражаться. Если ты не можешь не быть блудницей, то будь добра хотя бы не использовать в моем доме ее лексикон.

Меня так и тянет сказать: «А как насчет блудницы, что сейчас натирает тебе спину?» Как насчет того, что, какую бы гнусность ни брякнула Кимми, у родителей всегда имеются для нее оправдания, как будто они у них заскладированы еще с ее рождения и достаются по счету «раз». Я хочу сказать это вслух, но не говорю. Кимми знает, что я смолчу. Знает, что я хорошая дочь, которая останется таковой, даже если это хуже для меня. Я поистине впечатлена тем, как сильно я ее недооценивала. Тем, как далеко она зашла, а если надо будет, то и на этом не остановится. Я хочу сказать, что мужики меня по крайней мере ни разу не лупасили и не бросали, как вещь, чтобы я потом утиралась от оплеухи и думала: раз бьет, значит, любит. Но я молчу. Вместо этого сердце гулко стучит в виски, и мне думается единственно о том, чтобы схватить нож – вон тот, кухонный, тупой – и двинуться с ним на сестрицу, но не для того, чтобы пырнуть или полоснуть, а просто чтобы она видела, как я на нее надвигаюсь, а ей и деваться некуда. Но вот я торчу в этом обрыдлом доме, где торчала и вчера, как пугало, по непонятной мне причине, точнее, понятной, но я больше не хочу быть с этим связанной. Ну а Кимми-то, конечно, довольна. В самом деле, как не радоваться: опустила эту добродетельницу Нину ниже плинтуса.

– У тебя там, внизу под бельем, не чешется ли от всех этих вошек? Не кусают ли они тебя? Как ты можешь вообще стоять передо мною здесь? Господи боже, иметь гулящую дочь!.. За что, за что, Господи? Меня тянет рвать. Слышишь, Кимми? Меня мутит.