Книга На пороге ночи - Серж Брюссоло

Вот уже двое суток ребенок с трудом сдерживал слезы, мучительно подавляя рыдания, чтобы спрятать от посторонних глаз свое отчаяние.

Скоро за ним закроются врата рая. В сознании мальчика причудливо переплелись настоящее и отрывочные картины далекого прошлого. В последние дни он пытался упорядочить свои ощущения, стараясь понять, в чем, собственно, состояла его ошибка и с чего все началось. Но ему было всего десять лет, и он не мог справиться с этой непосильной задачей. Впрочем, собственная вина не вызывала у него никаких сомнений: он оказался недостоин любви королевы, не оправдал тех блистательных надежд, которые на него возлагали.

В краткие моменты уединения в своей спальне он бросался на кровать и давал волю слезам, содрогаясь всем телом от беззвучной ярости и колотя изо всех сил белую шелковую подушку. Он недостаточно красив? Не очень умен? Да, скорее всего так. Отец и матушка разочаровались в нем, он причинил им горе. Они сколько могли откладывали тяжелый момент признания, однако, несмотря на всю их доброту, были вынуждены сказать правду.

Робин не выполнил своего предназначения… поэтому его отправят обратно. Его лишали королевства. Изгоняли.

Мальчуган резко вскочил с постели и в который раз подбежал к огромному, занимавшему целую стену спальни зеркалу в золоченой раме. Оно было настоящим произведением искусства: вертикально расположенное серебряное озеро, обрамленное листьями аканта. Мальчик стал пристально вглядываться в свое отражение. Что в нем могло измениться? Разве он перестал быть тем очаровательным ребенком, чьи золотистые кудри матушка так любила гладить, а щеки покрывала поцелуями? Правда, атмосфера едва заметного отчуждения, воцарившаяся в доме в последние месяцы, не ускользнула от внимания мальчика. Матушка все реже сажала его к себе на колени, меньше ласкала, обнимала и прижимала к груди. Проявления ее нежности постепенно сменялись холодной сдержанностью. Нередко, оказавшись с матушкой в одной комнате, Робби замечал, что ее взгляд словно проникает сквозь него, не задерживаясь, будто он невидимка.

Робин приблизился к зеркалу почти вплотную. Сколько раз он рассматривал свое отражение в этой озерной глади, с тех пор как появился во дворце? Он не смог бы ответить. Все это было… уже в прошлой жизни.

Вдруг он вспомнил о маскарадных костюмах, в которые наряжался в канун Дня всех святых, о парадной форме – настоящем воинском обмундировании, сшитом по его меркам.

«Вот этот, – говорила матушка, – мундир полковника Уральской белогвардейской армии[1]. А это – форма командующего Кавалергардским полком, из самых высших кругов. Ты должен научиться их носить, эти звания будут принадлежать тебе как наследнику престола. Не забудь и про шпаги, да не путай их, мой дорогой, это было бы святотатством».

Чудесные маленькие шпаги! Робин их боготворил. Тоненькие, сияющие, с искрящимися на солнце лезвиями и гардами, украшенными драгоценными камнями. А крошечные, начищенные до зеркального блеска сапожки, весело постукивающие на необозримой глади паркета. А…

«Вы просто великолепны, ваше высочество», – говорили ему пажи, и в их глазах светилось восхищение.

Отойдя от зеркала, Робин мягко отодвинул дверцу длинного стенного шкафа, где висела его парадная одежда.

Даже в полумраке спальни от эполет, аксельбантов и петлиц, шитых золотыми нитями, исходило жаркое сияние. На верхней полке выстроилось никак не меньше пятнадцати офицерских фуражек, каждая с особой кокардой. Подполковник драгунской части, главнокомандующий морскими силами, генерал, командующий южными приграничными частями.

Робин поморщился. Сегодня он не смог бы блистать ни в одном из этих мундиров, так как сильно вытянулся за последние месяцы. Форма была ему мала в проймах, немилосердно сжимала подмышки, чересчур короткие рукава не доходили до запястий. Когда он пытался втиснуться в очередной мундир, в зеркале отражалось нечто уродливое.

«Матушка, – однажды сказал он, – хорошо бы сшить мне новую форму. Я вырос, и прежняя не годится. В чем же я буду присутствовать на коронации?»

Но лицо прекрасной дамы в изгнании исказила нервная гримаса, и она обронила растерянно: «Ты теперь слишком взрослый для всего этого».

Ее холодность заставила мальчика оцепенеть: словно шквал ветра оторвал глыбу прибрежного льда и, раздробив на тысячи осколков, бросил ему прямо в лицо. Она сказала слишком взрослый, а не уже большой .

Раньше матушка и дня не могла провести без Робина! Играла с ним и рассказывала, используя для наглядности оловянных солдатиков и старые карты, историю о том, как им удалось бежать, спасая свою жизнь.

«Наша родина – Южная Умбрия, – обычно говорила она. – Однако географы обозначают ее другим термином – Южноумбрия, что звучит вульгарно, и поэтому при дворе его не принято употреблять. Большевики изгнали нас из владений, и это настоящее чудо, что нам удалось ускользнуть из их сетей. Одна из большевистских шпионок, проникшая во дворец, некая Джудит Пакхей, в те смутные времена была твоей кормилицей. Воспользовавшись хаосом, которым сопровождалось наше поспешное бегство, она, к моему ужасу и отчаянию, похитила тебя, совсем еще младенца. Нам понадобились многие годы, чтобы вновь обрести тебя, мой дорогой. Эта змея, выдававшая себя за твою мать, содержала тебя в ужасающих условиях, пытаясь лишить тех качеств, которые присущи от рождения принцу крови. Ее ненависть дошла до того, что она поместила тебя в узилище, обнесенное железной проволокой. Ты ведь помнишь это, правда?»

Робин сдвинул брови, изо всех сил напрягая память. Ему показалось, что он действительно вспомнил темницу, куда был брошен. Да-да, именно то самое место, о котором говорила матушка, – мрачное, замкнутое пространство. С тех пор много времени прошло, и образы, не оформляясь до конца, оставались расплывчатыми. Ему припомнилось, что он жил там вместе с какой-то женщиной, но черты ее лица окончательно стерлись из памяти… Иногда во сне ему являлась незнакомка в белом, как у поварихи, переднике, и угрюмый старик с седой щетиной на лице. Старик, который вызывал у него безотчетный страх.

Из той жизни Робин вынес не столько образы, сколько ощущения: боязнь быть наказанным, чувство тревоги, связанное с лесом, со всех сторон окружавшим его тюрьму, гнетущее одиночество. Ему не удавалось больше воспроизвести в памяти голос его тюремщицы, но в ней почему-то остались и железная сетка, и огромный висячий замок на двери.

«Так раньше содержали рабов, – продолжала матушка. – Просто чудо, что ты не подхватил никакой заразы. К счастью, в твоих жилах течет королевская кровь – она и была твоей лучшей защитой. Это отличительная черта нашего рода: вирусы, настоящий бич бедняков, редко на нас ополчаются».