Книга Неприкасаемый - Джон Бэнвилл

— Послушай, Олег, — сказал я, — мне хотелось бы, чтобы ты перестал называть меня этим нелепым именем. Никто никогда не обращает на нас ни малейшего внимания.

Он ответил своей глуповато-насмешливой улыбкой и ласково присовокупил к ней:

— Ты всегда такой сердитый.

Девушка принесла жиденький чай и булочку с засахаренной вишней. Олег бросил голодный взгляд на булочку. Я начал:

— В штате московского Политбюро есть наш агент — я хочу сказать, агент нашего Департамента. Находится там лет пять-шесть. Фамилия Петров. Он один из личных секретарей Микояна.

К моему удивлению, Олег принял эту новость абсолютно невозмутимо. Медленно помешивая ложечкой, он задумчиво глядел в чашку. Вздохнул. Желтые от никотина, похожие на сосиски пальцы. Сегодня таких желтых пальцев не увидишь даже у самых заядлых курильщиков. Интересно, почему?

— Пет-ров, — по слогам произнес он. — Петров. — И поднял глаза на меня. — Как давно узнал?

— А что? Какое это имеет значение?

Олег пожал плечами и поморщил лягушачьи губы.

— С тех пор как стал работать в Департаменте, — ответил я.

Он снова кивнул и, беззвучно смеясь, продолжал изучать содержимое чашки.

— Знаешь, что будет, когда я сообщу в Москву? — спросил он.

— Полагаю, расстреляют?

Выпятив иссиня-красную нижнюю губу, он снова выразительно пожал плечами.

— В конце концов расстреляют.

— В конце концов.

Он снова с улыбкой распущенного дитяти обратил на меня свои выпученные глаза. Тихо спросил:

— Теперь жалеешь, что сказал мне?

Я раздраженно пожал плечами.

— Он шпион. Знал, на что идет.

Продолжая улыбаться, Олег медленно покачал головой.

— До чего сердит, — проворчал он. Я отвернулся и испугался собственного отражения в окне. Какой взгляд! — Ладно, не терзайся, Джон. Мы уже знаем об этом Петрове.

Я удивленно вытаращил глаза.

— Кто тебе сообщил? Бой?

Олег больше не мог устоять. Протянув руку, осторожно отщипнул вишенку с моей нетронутой булочки и отправил ее в рот.

— Возможно, — весело откликнулся он. — Возможно.

* * *

Дом на Поланд-стрит, куда я наконец добрался, провонял сигаретным дымом, человеческим потом и кислым пивом. Ночью была гулянка. Всюду пустые бутылки, втоптанные в ковры окурки, на полу в ванной блевотина морковного цвета. Я принялся открывать окна. В гостиной обнаружил молодого рослого блондина — оказалось, латвийский моряк, — спавшего в кресле, не снимая пальто. Бой тоже спал. Расчистив на кухне уголок, я заварил чаю и сел с чашкой, наблюдая ползущую по полу полоску солнечного света. Скоро явился Ник с Сильвией Лайдон на буксире. В военной форме.

— Где ты был? — спросил он.

— В Ирландии.

— Ах да. Огорчен кончиной твоего папаши.

Сильвия, прикусив губу, чтобы не рассмеяться, стреляла в мою сторону глазами. Оба не спали всю ночь.

— Что делали? — переспросил Ник. — Так, ничего. Немножко пошумели.

Сильвия что-то возбужденно пробормотала.

— Ну, у обоих поразительно свежий вид, — заметил я.

У меня страшно болела голова. Ник шарил в поисках чего-нибудь съестного. Сильвия, опершись о стол, тормошила нитку жемчуга на шее. На ней было зеленое атласное платье и белые, до локтя, перчатки.

— О, Ники, — воскликнула она, — надо ему сказать!

Ники.

Я вспомнил, как танцевал с Сильвией Лайдон на корабле, когда мы пустились в плавание по Балтике, вспомнил резкий запах ее духов, прикосновение тощих грудей.

— Ну, давай, — убеждала она.

Ник избегал встретиться со мной взглядом. Открыл хлебницу и мрачно уставился внутрь. Сильвия подошла к нему, обняла за плечи и, снова глядя на меня, торжествующе улыбнулась. Я встал. Голова разболелась вовсю.

— Ну что ж, поздравляю. — (Ник ни словом меня не предупредил, ни единым словом). — Посмотрим, нельзя ли одолжить у Боя шампанского, а?

* * *

Миленькая интерлюдия, хочу сказать, вчерашний обед с моими детьми, с моими взрослыми сыном и дочерью. Вчера был мой день рождения. Они повезли меня в один из тех ужасных гранд-отелей близ Беркли-сквер. Не мой выбор. Думаю, это одно из мест, куда Джулиан возит своих более важных клиентов, сдается, в наши дни по большей части арабов. Застойный воздух в тускло освещенном вестибюле пропитан запахом жирной пищи. В дверях ресторана нас, заискивающе кланяясь, встретил старший официант с прилизанными волосами, пустой кукольной улыбкой и бегающими глазками. Особо доверительно обратился к Джулиану, усмотрев в нем наиболее щедрого на чаевые (он ошибался). Когда мы уселись, он встал над нами, подобно укротителю зверей взмахивая огромным меню. Джулиан заказал стакан минеральной воды, я попросил сверхсухого мартини. «…A что для леди?» Бедняга Бланш к тому времени была так напугана, что едва решалась взглянуть на малого. Она сидела сжавшись, низко сгорбив широкую спину и спрятав голову в плечи, тщетно пытаясь казаться маленькой. На ней было не шедшее ей платье, на которое ушли ярды потрясающе красной материи. Волосы торчали, как пучки проволоки.

— Миленькое платьице, — заметил я.

Бланш одарила меня одной из своих мимолетных озабоченно-заговорщических улыбок; ей всегда нравится, когда я держусь вызывающе, хотя она и делает вид, что не одобряет моего поведения. Джулиан хмыкнул, со скучающим видом пожал плечами, сунул палец под тесный воротничок рубашки и изо всех сил его потянул. Меня начинала узнавать сидевшая за соседним столиком дородная дама в открытом вечернем платье.

— Сегодня были у мамы, — сказал Джулиан.

— Да? Как она?

Он с укором и немой мольбой посмотрел на меня. И так всегда, когда разговор заходит о матери. Вивьен теперь находится в частной лечебнице в северном Оксфорде. Страдает хронической меланхолией. Я стараюсь не посещать ее; мое присутствие выбивает ее из душевного равновесия.

— Вообще-то неважно, — ответил Джулиан. — Отказывается от пищи.

— Ну, она всегда плохо ела.

— Это другое. Врачи беспокоятся.

— Очень упрямая женщина, твоя мать.

Он стиснул зубы, играя желваками.

— Она передает тебе привет, — вмешалась в разговор Бланш. (Вполне возможно.) Бланш обладала впечатляющей способностью совершать, когда не ждешь, короткие отвлекающие выпады, словно мышка, выбегающая из норки за кусочком сыра и тут же испуганно исчезающая. Она работает в школе для детей с личностными недостатками (т. е. сумасшедшими). Теперь она уж никогда не выйдет замуж; я представляю ее шестидесятилетней, занятой добрыми делами, как бедняга Хетти, с раздающимися за спиной усмешками озорных отпрысков Джулиана. Бедная девочка. Порой я даже радуюсь, что скоро меня не станет. — Я ей сказала, что сегодня вечером мы с тобой увидимся, — продолжала Бланш. — Она сказала, что хотела бы быть с нами.