Книга Аскольдова тризна - Владимир Афиногенов

Взмах рукой старшого, и ратники, скрываясь в утреннем тёмно-сером тумане, упавшем на реку и недвижно стоявшем над нею, тихо поплыли на другой берег. Они выбрали тот, что поотложе, заросший верболозом, поэтому без труда взобрались на него. Выпустили воздух из пузырей, сунули их обратно в тоболы. Надевая на себя одежду и прилаживая оружие, услышали тихое ржание лошадей и перескоки их на спутанных ногах; притихли — уши ещё уловили сочное хрупанье на зубах животных травы, обильно смоченной росой.

Храбр приложил палец к губам, кивнул Олесю и ещё одному рослому дружиннику; Марко, как и велел старшой, обретался рядом с ним.

Двое вскоре исчезли за кустарником; через некоторое время они вернулись. На плече Олеся лежал связанный по ногам и рукам печенег в войлочной шляпе; хотя голова его свисала вниз и раскачивалась при каждом повороте Олеся, шляпа не падала: оказалось, что она бечёвкой закреплена за подбородком.

Пленником стал табунщик, а из-за кустов другой дружинник вывел за руку вконец перепуганного мальчонку — сына табунщика. Пленный взрослый на вопросы Храбра не отвечал, его два раза ударили по загривку, но он и тогда продолжал молчать. Олесь накинул на шею мальчонки кожаную удавку — пленник сразу открыл рот.

Он сказал, что вооружённый отряд печенегов скоро прискачет сюда, чтобы поменять лошадей. Его возглавляет родной брат правителя рода дзекеш, храбрый и отважный воин.

— Недолго ждать, и мы узнаем, каков он на самом деле, — самодовольно улыбаясь, произнёс Храбр. Приказал освободить пленнику ноги и велел Марко сопроводить его на берег.

— И мальчонку тоже отправьте. Только руки ему свяжите.

Марко приказ старшого выполнил, но недоумевал оттого, что Храбр как бы отстранил его от набега. А спроси старшого — разве ответит?! Можно было только гадать, и одно из предположений сводилось к тому, что Храбр не захотел брать не участвовавшего в сражении отрока, чтобы он своими необдуманными действиями не смог осложнить и без того непростую ситуацию по захвату целого отряда противника.

Когда печенеги спешились, дружинники напали на них, укрывшись за холмом. Некоторых прикончили, а пятнадцать человек, в том числе и брата повелителя рода, захватили и доставили Диру. Князь искренне обрадовался такой добыче, но брата повелителя и табунщика с сыном велел отпустить, чтобы не обострять отношения с печенегами: всё-таки ещё некоторое время предстояло находиться на острове во вражеском окружении. Достаточно было сжечь на погребальном костре и четырнадцать пленных: и это немалый почёт для верховного жреца. Может быть, даже слишком большой! Но Дир умеет ценить преданных ему людей...

В свете огня и клубах дыма, улетавшего к небу, при чьих-то произнесённых рядом словах, что душу жреца хорошо принимают боги, Дир вдруг увидел огромный силуэт человека во всём белом. Но это был не силуэт верховного жреца. Присмотревшись, князь распознал в нём... Аскольда. Дир скосил глаза на Вышату и Светозара; те внимательно и молча взирали на огромный костёр, и по их лицам Дир понял, что они ничего, кроме огня и дыма, не видели. И тогда архонта охватил страх, леденящий не только душу, но и тело.

Думая, что силуэт старшего брата возник на какой-то миг всего лишь в воображении, Дир снова поднял взор, надеясь его не обнаружить, но нет!.. Белый призрак вдруг открыл глаза и вонзил жуткий взгляд их в самое сердце Дира; архонт, почувствовав в груди боль, покачнулся.

— Что с тобой, княже? — участливо спросил Вышата и подхватил Дира под локоть.

— Устал, видно, — тихо молвил Дир, и воевода подивился необычной его покорности.

Вышата подозвал Храбра и велел увести князя в палатку.

Алан[103]Лагир, так же как Доброслав и Дубыня, из Крыма; Лагиру они помогли однажды бежать из темницы. А оказавшись в Киеве, алан стал работать у корабельщиков живописцем: затейливо раскрашивал паруса. Потом женился на Живане, внучке бабки Млавы, которая жила на вымоле и которую хорошо знал Вышата. Только не сложилась у Лагира семейная жизнь: жена его Живана хотя и родила ему девочку, но погуливала с красавцем-купцом. Алан тоже сейчас находился на острове. Он теперь лишь красил борта лодей, а те времена, когда на парусах рисовал смеющиеся солнца и за одно такое получил благодарность и денежную награду от Аскольда, давно канули в вечность...

Поменялось многое, изменились люди, и многих, с кем Лагир дружил, уже нет в живых или же они обретаются далеко от Киева.

«Бедные Аскольд и грек Кевкамен!» — думал Лагир. В числе тушивших горящую христианскую церковь был и он сам. Тогда алан сразу понял, что церковь загорелась не от упавшей на пол свечи, как потом уверяли жрецы да и сам князь Дир, её подожгли нарочно, ибо церквушка занялась вся разом, словно её до этого облили горючей смесью. И горела она, как факел, не летом, в сухостой, а зимой — в мороз. Извели умного Аскольда, кому-то встал он со своей справедливой мудростью поперёк горла. Можно только догадываться кому, но говорить нельзя...

Где-то далеко в Византии пребывают два хороших друга живописца — Доброслав и Дубыня; последний принял христианскую веру и получил новое имя — стал называться Козьмой, а Доброслав Клуд, как и в тот раз, когда ходил с византийским философом на Итиль к хазарам, снова ушёл с ним и его братом Мефодием. Говорили, что в Рим.

Недавно Лагир беседовал со Светозаром, которого тоже знает давно, и сведал, что жена Доброслава живёт у воеводы на пограничье, родила Клуду мальчика (для отца сие новость — без него родила, находясь в Обезских горах, куда поехала с княгиней Сфандрой); у Насти (так стали звать древлянку Аристею после крещения) есть от греческого тиуна и ещё малец, уже почти отрок.

Играет человеком судьба, словно ветер перекати-полем: то перемещает его неведомо куда, то оставит в покое.

У Насти, алана и его самых лучших друзей, вызволивших когда-то его из застенка в Херсонесе, обречённого на смерть, судьба одинакова: тоже, преследуя, гонит куда-то. Казалось бы, теперь-то живи мирно, плоди детей. Ан нет!

После смерти бабки Млавы задурила жена Лагира — красавица Живана. Только недавно узнал, что пока в первом походе на Византию находился, к ней похаживал богатенький купец. И ещё неизвестно, от кого она дитя родила... Живёт сейчас у него. Вот и пойми этих женщин! А уж как любила! Как любила-голубила!

Нет на свете и Еруслана... Великая беда с ним приключилась ещё при жизни: знать, были в его роду волкодлаки, и стал он превращаться в дикого зверя. Убили его, когда он в этом страшном обличье прыгнул с крепостной стены прямо в стан осаждающих Киев хазар. Нет уже в живых и дружинника Кузьмы и его дивной жены-печенежки, которая спасла ему жизнь, выхватив голову бедолаги из-под топора ката; она же его и умертвила в Саркеле.

Вот как безжалостно летит время; словно бешеным галопом летишь на коне через степной пожар, и пламя опаляет тебе брови, веки и волосы, а ты изо всех сил силишься удержаться в седле, не свалиться в ревущий огонь, пожирающий вокруг ковыль...