Книга Эра негодяев - Александр Усовский

— А у тебя есть его фотография?

— Да, конечно. Сейчас покажу.

Она порылась в своей сумочке — как обычно, самое нужное было на самом дне — и, наконец, достала изящное кожаное портмоне.

— Вот. Это мы с ним перед Бранденбургскими воротами, когда ему было шесть лет.

Одиссей взял в руки снимок. Вихрастый мальчишка, по всему видать — начинающий задира и хулиган. Его сын… Его и Герди. У них есть сын…. С ума можно сойти! А главное — что ж делать дальше? У него впереди — десять лет тюрьмы, по самому минимуму. Это ж сколько будет сыну, когда он выйдет? Шестнадцать, почти семнадцать… Ничего себе, хорош папаша! Всё детство сына в тюрьме просидел!

— Саша! Саша! Ну ты что, оглох? — она теребила его за рукав.

— А? Да, слушаю. Извини, что-то навалилось; я сейчас, по ходу, малость не в себе. Извини, слушаю тебя.

— Мне пора. Я и так еле выпросила пять минут свидания, а уже просидела пятнадцать. Ты мне что-нибудь хочешь на прощание сказать?

— Да. Конечно. Сейчас. — Он провел ладонями по лицу, выдохнул, мотнул головой: — Герди, мы сможем видеться? В ближайшее время?

— Саша, я не хотела тебе говорить, но… Я работаю в контрразведке, в ведомстве федерального канцлера. Только поэтому мне удалось уговорить здешних чинов спецслужб дать мне пять минут для твоего допроса. Прости меня…

— Глупости. Ладно, ты где в Берлине живешь?

Она вскинула на него удивленные глаза.

— А…. Зачем тебе?

— Ну надо, раз спрашиваю!

— Я тебе сейчас на фотографии напишу. Но отдай ее адвокату, не держи у себя! Я тебя очень прошу!

— Пиши, не боись.

Она лихорадочно вытащила фотографию из портмоне, схватила первое, что попалось под руку — карандаш для век, кажется; ему в этих женских прибамбасах никогда не удавалось разобраться — и на обратной стороне фотографии написала адрес. И вдруг замешкалась.

— А… Саша, ты понимаешь, что делаешь?

— Герди, у нас осталось пару секунд времени. Поэтому подумай не спеша, вдумчиво и серьезно. Я задам тебе вопрос. И хочу получить на него четкий, ясный, недвусмысленный ответ. Ты готова?

— Я? Да…. То есть, нет…. Задавай, задавай!

— Ты хочешь быть со мной? Всю оставшуюся жизнь? Прожить со мной все, что нам осталось, в горе и в радости, вместе — до самого конца?

Застыла в недоумении. В глазах — искры, как будто обухом по голове приложились. Ну, давай, думай быстрее! Решай! Ну же!

— Да! — выдохнула отчаянно. Молодец!

— Все, отлично. Жди меня в ближайшее время! Я буду где-то к шести, сиди в это время дома.

— К шести вечера? Или… Саша, что ты несёшь? У тебя суд в августе, а потом…

— А потом — суп с котом! Все, иди, и не забудь, что я тебе сказал!

В дверях замаячил какой-то незнакомый дядька, нетерпеливо тыкая в циферблат своих часов. Герди оглянулась, ойкнула, а затем, встав с кровати, сказала виновато:

— Все, Саша, время. Прощай.

Я тебе покажу 'прощай!' Ишь, взяли моду!

— До свидания. И не забудь то, что я тебе только что сказал. В шесть!

Дверь закрылась, в палате воцарилась тишина. Как будто ничего и не было… Одиссей взял в руки фотографию, еще раз посмотрел на сына. В груди разливалось какое-то неведомое тепло, сладко заныло под ложечкой. Пожизненное? Десять лет? Они что, смеются над ним? Нет, ребята-демократы, никаких астрономических сроков! Он и так, по всем расчетам, лишних дней десять здесь уже чалиться. Какая тюрьма? У ребенка должен быть отец! Чему хорошему русского парня обучит немецкий отчим? Да ничему!

Не-е-е, ребята, так дело не пойдёт. Ему надо в Берлин, решить кое-какие мелкие вопросы, и, взяв жену и сына — домой. С ума они, что ли, сошли — сажать его за колючую проволоку? С такими делами не то, что Шиофок — тут и Сегед никак не пляшет. Ему надо к сыну!

* * *

Ференц Молнар, осторожно поддерживая фрау Шуман за локоть, спускался вместе с ней по ступеням здания следственного изолятора, частью которого была тюремная больница, сгорая от любопытства. Его спутница как-то необычно дрожала, все время оборачивалась — и, наконец, когда они уже подошли к машине, господин старший советник не выдержал:

— Юля, может быть, вы расскажете мне, кто для вас этот человек? Согласитесь, я приложил некоторые усилия, чтобы ваша сегодняшняя встреча состоялась…

Фрау Шуман обернулась к нему, и так радостно улыбнулась, что господин Молнар даже слегка опешил.

— Да, Ференц, расскажу. Это самый лучший человек на земле, и я люблю его больше жизни. Надеюсь, вам этого достаточно?

Старший советник недоумённо пожал плечами.

— Хм… В иных условиях я бы этим и удовлетворился. Но, может быть, вы забыли, что этот человек обвиняется в террористическом акте, и, кроме того…

Фрау Шуман его торопливо перебила:

— Нет, Ференц, я все это помню. Более того, я очень надеюсь, что вы предпримете все возможное, чтобы этот человек получил минимально возможное наказание, а если случится чудо, и вы поможете каким-нибудь его друзьям организовать его… исчезновение из этой мерзкой дыры, то я буду вам признательна вечно. Вечно, Ференц!

Мда-а-а, дела… Девушка явно не в себе.

— Юля, но откуда вы знаете этого… Леваневского?

Фрау Шуман опять улыбнулась.

— Мне кажется, я знала его всю жизнь, с тех пор, как себя помню. Когда мы с девочками играли в невесту — я воображала его своим женихом. Когда, чуть повзрослев, мы вырезали из журналов фото киноартистов — я рисовала его, и он был мне милее и Гойко Митича, и Вячеслава Тихонова. И когда однажды, уже будучи студенткой пятого курса, на перерыве между парами я случайно столкнулась с ним на лестнице главного корпуса БГУ — я поняла, что ждала его всю жизнь. Вот так, Ференц! Мы поедем?

— А? Да, конечно. Садитесь!

Они выехали на Хунгария керут, и, влившись в поток машин, в этот солнечный майский день заполонивших все будапештские улицы, с черепашьей скоростью поползли в сторону Варошлигета.

— У вас самолет только вечером, посему я взял на себя наглость предложить вам немного погулять по парку. — Ференц с легкой тревогой ожидал, что ответит его гостья.

— Ах, Ференц, как вы замечательно все придумали! Парк! А там мороженое продают?

— Ну конечно, конечно. Там можно пообедать, и вообще — сегодня суббота, выходной. Сколько можно работать?

— Ференц, я не буду выглядеть невежей, если немного помолчу и подумаю? Сегодня столько всего произошло…

— Я с удовольствием помолчу с вами в унисон.

Оставшиеся до парка двадцать минут дороги каждый из них думал о чем-то о своем. Старший советник Молнар не мог знать, о чем думает его гостья, но сам пребывал в думах, весьма далеких от умиротворенных. Хм, однако… Что происходит с этим миром? Высокопоставленная сотрудница германской контрразведки мчится в Будапешт для того, чтобы пять минут пробыть в обществе страшного убийцы и террориста — и, выйдя из его палаты, признается ему в том, что безумно любит этого террориста! Мир, вне всяких сомнений, сошел с ума. Всерьез и надолго.