Книга Этап - Константин Бояндин

Даже мысли не могло возникнуть сделать все это где-то тут. Остальные не говорили именно этого слова, но круглое здание считали священным местом. Чем-то вроде храма. Ну да, мы в чистилище, и здесь нам могут позволить или вернуться к жизни простых смертных, или продолжить здешний путь. И пусть провожает странный инопланетянин, что это меняет? Здание все считали храмом. В храмах пакостить нельзя.

Николаев открыл их «посылку» – рюкзак – и взял, после короткого раздумья, диск, который оставила Мария – «Конан-разрушитель» – и кулек с конфетами, оставленный Дарьей. Просто потому, что другой памяти, кроме фотографий и видеозаписей, не было.

Я верну, подумал он. Все верну обратно, когда вернусь. Сразу подумалось «когда», а не «если».

Аввакум, по словам Федора, не ушел в тот раз, со своей командой. Судя по записям, остался. Но почему? И почему оставил другие свои записи в лабиринте, а не в здании? Черт, надо было не сидеть, таращась на зеркала, а читать то, что оставил Аввакум. Получается, как сказал Федор, что Аввакум мог уходить из здания в лабиринт и возвращаться обратно.

Как это ему удалось? Николаев стоял у выхода. Вокруг здания творилось лето – когда они вошли, была ранняя весна, а сейчас уже и плоды созревают на деревьях, и птички летают, и вообще погода отличная. Как Аввакум ушел отсюда и вернулся, не собирая новую команду? Как?

Может, надо о чем-то подумать? Ну не думать же «извините, я быстренько в туалет, и сразу обратно»! Николаев чуть не рассмеялся, хотя настроение было не радужным. Я вернусь, подумал он. Один или не один, я вернусь, я не ухожу отсюда насовсем. И шагнул в лето.

* * *

Меньше всего Николаев ожидал очутиться в той самой разбитой машине, в которой началось его пребывание в Чистилище. Но это была она, без сомнения. И разбитый мобильник под ногами, и прочее.

Все то же самое. Точно так же люди шли шагах в десяти, не обращая внимания на машину и ее «пассажира».

– Вот зараза! – невольно вырвалось у Николаева, когда он приложился затылком. И да, теперь он видел, что поклажа может быть не с тобой. Рюкзак нашелся за машиной, портфель – на заднем сиденье, а ремень с кобурой и бластером вообще шагах в десяти, чуть не на тротуаре. Подберут какие-нибудь детишки, потом будет несколько неловко отбирать.

Все собрал. Ладно. Николаев надел ремень, поправил рюкзак и пошел – как в тот раз, к себе домой. То, что в кармане брюк был ключ, уже не удивило. Я в самом начале, пришла мысль. Что я сделал не так? Почему меня не пропустили с остальными? Надо разбираться. Не было никаких, как сказал бы Федор, неприятных эмоций. Надо разбираться. Три года почти здесь, уже есть и навыки, и все. Не пропадем. Сейчас – вникать и разбираться. И надеяться, подумалось вдруг. Все мы надеялись. На то, что будет и другая жизнь, где не будет концов света.

Отставить панику! Николаев выпрямился, глубоко вздохнул и отправился. Идти до дома недалеко, минут двадцать. Если не торопиться.

* * *

Он услышал звуки «На сопках Маньчжурии» шагов за двадцать, и вот тут ему стало не по себе. Однако панику решительно отмел прочь, и шагнул за угол.

Другой старик. Похож на Петровича, но другой. Играл на другом аккордеоне, но играл мастерски, с душой. И тоже не брал денег, зато охотно принял сигарету. Сам Николаев уже не курил, но в портфеле все было.

Николаев дошел до подъезда (не удивился тому, что подходит код от домофона), и еще через три минуты открыл дверь своим ключом.

Жилая, но пустая квартира. Не нужно гадать, кто здесь жил – прошелся по комнатам и увидел вещи и Елены, и Дарьи – однозначно их, запомнил с самого первого раза. На полке в гостиной – документы с билетами. Все есть, кроме людей. Несколько минут Николаев искал кошку – была такая надежда – но кошки не нашлось. Был кошачий лоток с наполнителем, мисочки – одна с водой, другая с кормом – и кошачий домик, «скворечник» на толстом куске дерева. Видно даже, где именно на этом домике кошка точила когти.

Все есть, кроме жильцов. В холодильнике уже все готово к отпуску – осталось только то, что не портится. Все прибрано. И запах в доме жилой.

Николаев недолго думал, оставаться или нет. Оставаться. Где бы вы ни были, подумал Николаев, живите. Долго и счастливо. И улыбнулся. И давешнее ощущение тепла пришло – не очень сильное и ненадолго, но пришло.

* * *

Он выполнил все привычные действия. Доехал до почтамта, оставил записки, дал объявления, купил мобильник... это уже делалось автоматически. Так же автоматически прошелся по киоскам, и увидел главный предвестник: путаницу с датами. Таблицы уже не нужно перечитывать, все заучено. Осталось два-три дня. Что ж, возможно, он еще успеет увидеть, какой именно конец света наступит.

Николаев «выделил» себе ту самую спальную, куда его поселили в тот раз. Не стал копаться в шкафах – достал только постельное белье, запомнил, откуда его брали – и все. Ничего он тут не будет трогать.

Он включил свой портативный компьютер, и принялся читать. Читать все то, что записала Дарья. Нашел их с Марией фото, с двадцать седьмого дня рождения Дарьи. Обе такие счастливые... Он вывел фото на экран, чтобы всегда было подложкой, стало легче. Фото той Марии и Дениса не было, но он их и так не забудет.

Читаем. Николаев добыл записи Аввакума – фотоснимки страниц тетради и «клада», и принялся читать. Читать, думать, делать пометки. Жить в привычном ритме помогало – не оставалось повода для малодушия. Хотя в чем-чем, а в малодушии тут мало кого можно было упрекнуть. Такие не выживали.

* * *

Николаев читал, и картина мало-помалу прояснялась. Аввакум не смог уйти. Видимо, так же не смог, как и сам Николаев – уходил последним, но его не отпустили. Однако бывшего каторжника это не особенно огорчило – по словам дяди Гоши, Аввакум провел в Чистилище почти сотню земных лет. И писано, похоже, им самим. Сам обучился, но почему скрывал? Впрочем, скрывал и скрывал, мало ли какие у людей пунктики.

Аввакум, по его словам, вышел из здания обратно тому, как входил, то есть – шагнул, стоя спиной к проему и держась за стену. И остался в долине. А когда понял, что ничего не происходит, принялся все изучать. Вот уж точно, необыкновенный человек! Петрович назвал его прохвостом, но в человеке могут сочетаться самые разные качества. Скажем, их Степан, Степан Родионов, с которым поначалу было ой как трудно – и обещания давал, не выполняя, и мог наврать с три короба, и ответственность брать не умел. Но в свой первый конец света, а это были «Легионы смерти» – Степан был совсем другим. Он случайно обнаружил, что если «перечеркнуть» кого-то пером авторучки, на относительно близком расстоянии, то перечеркнутый изымается из реальности, пропадает. Стрелять Степан не умел, толку от добытого оружия не было – но и сам спасся, и еще пятерых с собой увел в убежище. А на второй раз повстречался с Петровичем – вторым концом света была «Маска Красной Смерти» – и Степан вновь сам выбрался, и еще двенадцать человек спас. Во всех нас есть что-то очень человеческое, говорил Федор. Есть и то, что другие, или мы сами считаем недостатками. Куда без этого. Но когда приходит беда, сразу становится ясно, что ты из себя представляешь.