Книга Дневник его любовницы, или Дети лета - Карина Тихонова

— Ну, привет, Николай Антонович, — сказал я с усмешкой. — Вашего полку прибыло.

20.05.05.

«Отчего-то мне в последнее время не работается. Не знаю, виновата ли в этом несносная сырость дождливой последней недели, или меня начинает одолевать обычная весенняя хандра. Да, наверное, всему виной месяц май.

Не люблю весну.

Сам не знаю почему. В это время года я чувствую себя выбитым из привычной размеренной душевной колеи. Отчего-то весной меня всегда охватывает беспокойство, печаль, недовольство своей жизнью… в общем, все то, из-за чего я и решился писать дневник.

Мне хотелось выплеснуть наружу чувства, отравляющие мою кровь, перелить их на бумагу, но я понимаю, что у меня ничего не получилось.

Лизу беспокоит мое состояние. Недавно я повысил голос на жену. Повысил голос на женщину! Никогда в жизни я не позволял себе такого вопиющего отвратительного поступка!

Впрочем, Лизе не нужно ничего объяснять. Иногда мне кажется, что она понимает природу моих душевных метаний гораздо лучше меня самого.

Что ж, я искал в женщине мать, и я ее нашел.

Лиза — чудесная женщина. Умная, красивая, уравновешенная, с прекрасным терпеливым характером…

Что мне еще нужно? Не знаю.

— Мне кажется, ты чувствуешь себя виноватым, — сказала мне Лиза после того, как я накричал на нее из-за какой-то ерунды. Кажется, не нашел на обычном месте своих любимых запонок.

— Виноватым? — удивился я.

То есть сначала удивился. А потом понял, что Лиза права.

Права, как обычно!

Со времени моей последней поездки к Блокам, я все время думал о той девушке.

О Сандре.

Эти мысли меня одновременно раздражают, мучают и приносят какую-то тайную извращенную радость. Я знаю, что не должен потакать себе в этом увлечении, но не могу остановиться. Меня увлекает за собой чувство, которому не принесет счастье никому из нас: ни мне, ни Лизе, ни девушке, которую я видел только раз в жизни.

Но остановиться я не могу. Хочу, но не могу. Впервые в жизни женщина обрела надо мной такую власть. Самое страшное то, что она не сделала для этого никакого усилия.

Я думаю, что она и сама об этом не знает.

Хочу увидеть ее еще раз. Может быть, виной всему минутный дурман, вечерний свет, запах цветущей сирени… Не знаю!

Я должен увидеть ее еще раз. И тогда туман либо развеется, либо поглотит меня окончательно».

Я отложил дневник в сторону.

Что ж, вполне понятная ситуация. Поздно повзрослевший мальчик, выбравший в жены женщину-мать, наконец влюбился. Заболел мучительной для его возраста первой любовью. Ведь корь и ветрянка гораздо легче переносятся в детстве, чем в более позднем возрасте.

Наверное, то же самое можно сказать и о любви. Это такая же болезнь, как и всякая другая. И как у всякой болезни, у нее могут быть свои рецидивы. Отчего-то мне кажется, что рецидив болезни прадеда был таким страшным, что лучше мне о нем не знать. Жил же до этого, и ничего!

Но любопытство не давало покоя. Начало рукописи разбудило мой интерес и требовало его удовлетворения. Я снова взял тетрадь в руки и открыл ее.

25.05.05.

«Тянул, сколько мог. Мне казалось, что прошла целая вечность со дня моей предыдущей поездки в Шахматово. Оказалось, всего две недели.

Ждать ответного визита больше нет сил. Я прекрасно понимаю, каким навязчивым должно выглядеть мое поведение, но все-таки еду в Шахматово незваным гостем.

Будь, что будет».

Очень короткая запись. Тут и комментировать нечего: попался прадед на крючок, как золотая рыбка. Я мысленно поблагодарил судьбу за то, что никогда не испытывал подобных чувств. Зависимость от другого человека страшила меня не меньше, чем алкогольная зависимость. Поэтому я всегда жестко дозировал и то, и другое.

Я совершенно четко знал, сколько вина могу выпить за один вечер и насколько сильно могу привязаться к той или иной женщине.

Благодарение богу, корью и ветрянкой я переболел вовремя. Как и первой любовью.

В отличие от моего прадеда.

Я раскрыл дневник и продолжил чтение.

26.05.05.

«Странная получилась поездка.

Видел одну только Сандру, а больше, пожалуй, никого. Хотя вру. Ее мать заставила меня вернуться в реальность самым прозаичным образом: попросила осмотреть дачу на Васильевском острове, которую она сняла до конца лета.

Я обрадовался.

Во-первых, потому что могу быть полезен семейству Елагиных. Во-вторых, потому что Анна Ильинична (мать Сандры) пригласила меня бывать у них.

«Буду, непременно буду!» — хотел закричать я, но вовремя сдержался и ответил что-то учтиво-безразличное.

Менделеевы уехали в Петербург. Вместе с ними уехал и Саша Блок. Визит мой выглядел оттого вдвойне неловким, но все искренне старались не дать мне это почувствовать. Все, кроме Сандры.

Нет, она не была неучтивой. Она была просто безразличной.

Так прошел этот невыносимо тягостный и одновременно счастливый для меня день. Попытался поговорить с девушкой, ради которой приехал в Шахматово, и не сказал с ней почти ни слова.

Что ж, съезжу, осмотрю снятую ими дачу. Заручусь благодарностью маменьки, до которой мне, откровенно говоря, нет никакого дела.

Что еще остается?»

Я отложил дневник и отправился спать.

Последние дни проходили точно так же, как и предыдущие.

Болезнь стремительно прогрессировала. Я полностью утратил аппетит и боялся смотреть на себя в зеркало. Оно отражало незнакомого страшного человека с затравленным взглядом ввалившихся глаз, небритого и неопрятного, как бомж.

Вы уже поняли, что я перестал бриться. Вернее, мне пришлось перестать это делать.

Болезнь облагодетельствовала меня новым симптомом: мелкие ранки очень долго не заживали и сильно саднили кожу.

Я обнаружил это случайно, когда собирался побриться после двухдневного перерыва. Тронул пальцем щеку и увидел, что на пальце осталась маленькая кровавая точка.

Небольшой порез, который я сделал в прошлый раз по неосторожности, до сих пор не затянулся и начинал кровиться от самого легкого прикосновения.

Итак, вдобавок ко всему мы имеем еще и плохую свертываемость крови.

Этот симптом не упоминался в перечне основных признаков шизофренической болезни, поэтому я отметил его почти без страха.

Надо полагать, это помимо шизофрении у меня прогрессирует какая-то болезнь крови.

Есть я по-прежнему не мог.