Книга Дневник его любовницы, или Дети лета - Карина Тихонова

Я сидел перед своей машиной, как будто не совсем уже живой. В голове царила пустота, руки лежали на коленях тяжелыми плетьми.

— Что с тобой? — спросил «пентюх» после минутного ожидания.

— Мне плохо, — пожаловался я.

— Что-то болит? — озаботился мой верный друг.

— Нет, — ответил я. — В том-то и дело, что нет.

Я немного помедлил и признался:

— По-моему, я схожу с ума.

— Брось! — не поверил «пентюх». — Это ты-то с ума сходишь? Ерунда! Ты нормальней, чем я!

— А призрак ночью? — привел я неопровержимый довод.

— Какой призрак? — не понял «пентюх».

— Женский, с фотографии! Понимаешь, она удрала со снимка и теперь разгуливает, где хочет. По дому, по саду…

— Приснилось! — объяснил «пентюх».

Я вздохнул. Дай-то бог, что это был сон. Это моя единственная и последняя надежда.

Зазвонил мобильник. Я обрадовался звонку, как никогда в жизни. Телефон был маленьким мостиком, соединяющим меня с миром нормальных людей.

Я нажал сетевую кнопку, предварительно взглянув на определитель. Сашка.

— Привет! — сказала она обычным жизнерадостным тоном.

— Привет, — ответил я так радостно, что сам удивился.

— Как дела? — продолжала источать Сашка запасы своего неисчерпаемого жизненного оптимизма.

Я поперхнулся. Не знаю, как ответить. Но пока я раздумывал, Сашка продолжала разговор сама:

— Я роман закончила!

Все мое хорошее настроение полетело псу под хвост.

— Да? — спросил я, стараясь говорить радостно. Но чуткое Сашкино ухо тут же отметило смену тона.

— Ты передумал? — спросила она подозрительно.

— Нет, что ты, — ответил я поспешно.

Она немного оттаяла.

— Значит, покажешь издателю?

— Покажу, — согласился я мученически.

— Не слышу энтузиазма, — сказала Сашка хмуро.

— Прости, — покаялся я. — Просто думаю о том, что сначала должен прочитать его сам.

— Ты мне ничего не должен, — отрезала Сашка.

— Ну, не в том смысле, — заюлил я. Господи, почему я все время наступаю девочке на мозоль?! — Я имею в виду, что могу тебе немного помочь.

— Чем это?

— Пригладить язык, например…

— Обойдусь, — ответила Сашка грубо. — Покажи издателю в том виде, в каком он есть. Если роман плохой, пускай он сам мне об этом скажет.

Я тихонько вздохнул. Скажет, девочка моя. Непременно скажет. У издателя острый профессиональный нюх, позволяющий поставить безошибочный диагноз любому шедевру уже на десятой странице.

И я точно знаю, что он скажет, прочитав первые десять страниц Сашкиного романа. Он скажет только одно слово: «Любительщина!» А это слово означает в переводе непроходной балл.

— Ты чего молчишь? — спросила Сашка подозрительно.

— Саш, у меня глюки начались, — сказал я неожиданно для самого себя.

Сашка не удивилась.

— У тебя вечно глюки! — напомнила она. — Забыл, как в прошлом году тебе мерещились преследователи и рэкетиры?

— Это были телефонные звонки, — попробовал отбиться я. — Что еще подумаешь, когда тебе без конца звонят и молчат?

— И что выяснилось в итоге? — продолжала Сашка безжалостно.

— Саш!

— Выяснилось, что тебе без конца звонила семиклассница, которая вступила в период полового созревания и зачитывалась твоими романами!

— Саш!

— Ты мне даже не рассказывай, что тебе мерещится на этот раз, — закончила Сашка. — Это шутки твоих поклонниц.

Я не стал ей возражать. Вы бы смогли рассказать о женщине, убежавшей со старого снимка, такой трезвой и здравомыслящей особе? Вот и я не смог.

— В общем, я сейчас скину тебе роман по электронной почте, — подвела Сашка итог нашего разговора.

— Скидывай, — согласился я покорно.

— А ты переправишь его издателю.

— Переправлю.

— И без всяких твоих штучек-дрючек и авторских аннотаций!

— То есть? — не понял я.

— Не нужно сообщать, что это роман одной твоей хорошей знакомой, которая спит и видит себя в шапочке с буквой «М». Мастерица, значит, — пояснила Сашка, хотя я прекрасно помнил «Мастера и Маргариту».

— Не буду, — пообещал я.

— Просто отправь роман издателю и попроси его дать объективный отзыв.

— Хорошо.

— По-моему, эта книга у меня получилась, — сказала Сашка озабоченным «писательским» тоном.

Я промолчал. Не знаю, не читал. И не придется читать, к великому моему облегчению.

— Все, принимай почту, — заторопилась Сашка и отключила телефон.

Я вылез из-за стола, подошел к окну и стал смотреть в веселый летний сад, до блеска отмытый вчерашним дождем. Компьютер за моей спиной издал короткий деликатный писк. Почта прибыла, надо полагать.

Я вернулся к столу, проверил свой почтовый ящик. Точно. Роман на месте. Я переадресовал его на сайт моего издателя и отправил с глаз долой.

— Баба с возу, кобыле легче, — сказал я вслух.

Тут же испугался циничной поговорки и оглянулся по сторонам. Я перестал ощущать себя хозяином в доме. Наверное оттого, что нас теперь было здесь двое. Я и незнакомка с фотографии. А может быть, я и мое больное сознание. Уж не знаю, какой вариант мне больше нравится.

Весь день я просидел перед компьютером, уставясь отчаянным взглядом в пустой экран.

Я не мог написать ни одной строчки.

Хуже всего было то, что в моей голове теснилось множество образов и сюжетных поворотов, но все они походили на бредовые видения до такой степени, что материализовать их я просто побоялся. Со мной происходило что-то странное. Что-то очень странное. И это меня пугало.

Весь день я, не переставая, хлестал то минералку, то остатки сока из холодильника. Минут на сорок после этого голова обретала ясность, и я даже пытался что-то отстучать на компьютере. Затем наступал обратный эффект.

Образы в голове утрачивали ясные очертания, превращались в карикатуру на самих себя. Повороты сюжета начинали изобиловать ухабами и провалами, выстроить их в ровную, понятную глазу линию, не получалось.

Я промучился весь день и встал из-за стола совершенно больным.

Пересел в кресло у потухшего камина, машинально взял с журнального столика толстую тетрадь в потертом кожаном переплете. Уложил ее на колени и застыл, разглядывая остановившимся взглядом едва заметные переплетения кожаных морщинок.