Книга Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Ричард Фаринья

И все же потом, когда она раззадорила его внутреннее зрение легкими намеками на послемесячные удовольствия, когда их желудки наполнились фаршированной бараньей лопаткой и тушеным перцем из Салоник, они лежали на узкой посеревшей простыне, и он читал. Чтобы успокоить его, Кристин разделась — теперь он мог не сомневаться, что у нее действительно дела. Чем дальше они уйдут от письма в «Светило», тем лучше, и он читал детским, чуть виноватым голосом, пытаясь одной интонацией вызвать дух Пуховой Опушки.

— «Глава Четвертая», — продолжал он, — «в которой Иа-Иа теряет хвост, а Пух находит»[45].

— Ты показывай мне картинки, когда дойдешь, ладно?

— Конечно, солнышко. — Его все еще носило после выкуренного косяка, но уже гораздо меньше. — «Старый серый ослик Иа-Иа стоял один-одинешенек в заросшем чертополохом уголке Леса. Широко расставив передние ноги и свесив голову набок, он думал о Серьезных Вещах. Иногда он грустно думал „Почему?“, а иногда „По какой причине?“…» — Гноссос читал, мотая из стороны в сторону собственной мохнатой головой, говорил разными голосами за разных зверей, показывал ей картинку, на которой Иа-Иа, просунув голову между передних ног, высматривает пропавший хвост.

— «… усталый и голодный, он вошел в Дремучий Лес, Потому что именно там, в Дремучем Лесу, жила Сова…»

Но то был не ослик Иа-Иа и не Сова — никто и ничто не знало этого имени, кроме тусклой и почти недоступной части его сознания, обволакивающей тьмы, где вероломным шепотом звучали осторожные предупреждения. Оно появилось в момент, когда отступил Иммунитет, и никакая броня, никакая оболочка не могли больше противостоять его силе. Оно набросилось, просочившись сквозь окна и двери, сквозь трещины в стенах и гнилостное дыхание унитаза. Оно несло в себе мощь и жестокую тягу к смерти, его злобное присутствие уже нельзя было игнорировать. Резко выпрямившись, они озирались по сторонам и держали друг друга за руки — жалкая иллюзорная защита; книга упала на пол и, подпрыгнув, захлопнулась. Изо ртов вырвались крики неудержимого ужаса — так мог кричать во сне первобытный человек, измученный примитивным, скрежещущим страхом. Но они не спали.

Пух, ради всего святого, бормотала она, неистово вцепляясь в его руку, здесь кто-то есть.

Кровь застыла у Гноссоса в чреслах, кожа на голове съежилась, словно по ней ползали чешуйчатые сороконожки. Чья-то гигантская рука выдергивала из-под них комнату, изо всех сил вталкивала ее в ночь, медленно закручивала и отправляла в пустоту эфира.

Кто здесь? окликнул он, но голос сорвался. Кто это?

Но двери и окна были закрыты, никогда не открывались, и вопрос был так же абсурден, как и само странное присутствие, свернувшееся вдруг кольцом в самом темном углу комнаты.

Господи, Пух, кажется, оно вон там сидит.

К кухонным ароматам примешивались теперь новые запахи: смрад разлагающегося жира, аммиачная вонь. Запах жег слизистые оболочки, огнем горел в пазухах, душил позором. Пока они прокашливались и протирали глаза, на ребра навалилась смутная смертная тяжесть. Вцепившись друг в друга, они с ужасом всматривались в пространство комнаты.

И тогда Гноссос тем же внутренним глазом, к которому он взывал всего несколько секунд назад, увидел, как на привычные предметы накладывается совсем другая разбухающая перспектива. Дикий прерывистый стон вырвался из легких, но не исчез, и все его тело судорожно сжалось.

Что, спросила она, дрожа и накручивая на пальцы волосы, что это?

Я видел, малыш, Господи, я видел его.

Боже мой, Гноссос, где, в комнате?

Он говорил едва слышно, зрачки резко расширились. У меня в голове, малыш, но на самом деле оно здесь. Ох, бля.

Послушай, Гноссос, послушай меня, ты слушаешь?

Он попробовал кивнуть, но ничего не вышло.

Я, кажется, тоже видела, правда, о, господи, это была пещера? Скажи, иначе я сойду с ума.

Он приложил палец к губам и произнес: мартышка.

Боже мой, Гноссос, да, из пещеры.

Как все мандрилы, промелькнула мысль, взбесившиеся, отвратительные, порочные…

Мне плохо, Гноссос…

Восточный горизонт, горы теряются в цвете и дымке, равнина, столовая гора…

Она повалилась на него, почти теряя сознание, тело стало мягким и податливым. Вонь в комнате была невыносима. В одну секунду он понял, что не может больше терпеть.

— Аннхх! — Гноссос соскочил с кровати, схватил кочергу, щелкнул лампой под абажуром из рисовой бумаги. Еще свет, еще и еще, пока не засияла вся квартира, никаких теней, все нараспашку. Он скакал в сваливающихся штанах, размахивая кочергой, волосы дыбом, кожа топорщится мурашками. — Давай, давай, скотина, давай…

Но не было ничего — кроме вони. Он бросился в кухню, высоко подбрасывая пятки, словно перепуганный сатир, потом в ванную — нигде ни одной темной лампочки. Наконец — к проигрывателю, в бешеном порыве он поставил увертюру к «Травиате». Но и это не помогло. Кристин очнулась со слабым стоном, и он принялся шарить по шкафам в тщетных поисках питья — постоянно оглядываясь через плечо.

— Оххххх, Гноссос, — позвала она и заплакала, — ради бога, кто это? Давай уйдем, пожалуйста… — Он бросил ей в кровать туфли и гольфы, а сам снова метнулся в кухню. Только без истерик, малыш, у меня расколется череп, если ты закатишь истерику. Под раковину, может здесь. В унитазе. Уходи же, Христа ради, прочь. Иииии.

Он открыл все краны и спустил воду в туалете, но оно не сдавалось.

— Оно хочет, чтобы мы ушли, Гноссос, — причитала Кристин, — неужели ты не чувствуешь, давай уйдем. — Ни на секунду не выпуская из рук кочерги, он натянул бейсбольную кепку, стащил с гвоздя рюкзак и схватил Кристин за руку. Они понеслись к двери, зацепившись по пути за складку на индейском ковре, затем — пять секунд паники у заевшего замка.

— О, Господи, что случилось, ты не можешь открыть, давай я подержу кочергу.

— Успокойся, ради Христа, не сходи с ума, спокойно.

Джордж и Ирма Раджаматту прижимались к стене коридора, явно зная о демоническом вторжении: лица белые, в глазах ужас, желтушные пальцы сжимают халаты у самого горла. Увидев их, Кристин издала нечеловеческий крик.

«Импала» Фицгора стояла у обочины, он усадил Кристин в машину, и она почти без чувств сползла по сиденью. Он уронил ключи на пол, поднимая, до крови расцарапал руку, всунул вверх ногами в щель зажигания, со второго раза завел мотор и наконец помчался к «Грилю Гвидо» со скоростью восемьдесят семь миль в час.

Когда они успокоились настолько, что смогли сесть за столик, официантка отказалась их обслуживать.

— Я сказал, тащи двойной бурбон, детка, а не то отобью тебе вонючие почки, понятно?

— Как вам не стыдно, и где ее обувь? — Кристин забыла надеть гольфы с мокасинами. Гноссос схватил пустую бутылку с воткнутой в горлышко свечой и уже собрался швырять ее в окно. Официантка сбежала.