Книга Коллекция нефункциональных мужчин. Предъявы - Наталья Рубанова

— На мироощущение из пелевинской «Желтой стрелы» и на непочтительность к «Тибетской…»

— Это серьезно.

— Да нет, мы с Пелевиным по-разному чувствуем; к тому же, sorry, в силу пола… А к бхагаванам я нормально вполне отношусь. Правда, кое-кто может не понять.

— Может.

— А ты? — вдруг задумчиво спросила Анфиса.

— Что — я? — не понял Небезызвестный.

— Ты — тоже не поймешь?

— Да мне некогда, мы завтра на Марс летим.

— Зачем?

— Командировка по обмену опытом.

— А-а, — протянула Анфиса. — Значит, хорошо, что совки улетели.

— Весной прилетят. Черным-черно будет.

— Картина такая есть. По ней в школе все сочинения пишут — «Совки прилетели». Помнишь?

— Помнишь, — сказал Небезызвестный. — Ты, это, вот что: не пропадай. Как с Марса прилечу, позвони хоть.

Анфиса хотела спросить, когда он прилетит с Марса, но сказала правду:

— А у меня палец не стоит.

— В смысле?

— В смысле на телефон.

Небезызвестный долго смотрел на Анфису, потом сказал «Спасибо тебе» и улетел на Марс до первой звезды.

Анфиса почувствовала себя разбитой и старой. Она долго изучала собственное зеркальное отражение, а потом поинтересовалась у него же, есть ли жизнь на Марсе и, распечатывая одноименный шоколадный батончик, изо всех сил старалась держаться.

«Держись!» — говорили ей когда-то.

«На что? — молчала Анфиса, вцепившись в поручень. — Да и ЗА ЧТО?» Еще можно было, кроме поручня, держаться правой или левой стороны, но это только в метро, а на поверхности держаться, выходит, не за что, так что Анфиса освоила цепную хватку зубов за воздушное пространство, но умней от этого не стала, как и счастливей.

«Даже если так будет продолжаться всегда, — думала Анфиса, — то все равно это «всегда» закончится, и я наконец-то займусь любимым делом. А какое дело у меня любимое? — спросила она себя. — Оно зависит исключительно от себя самой!»

С такими мыслями шла и шла Анфиса по тропке, незаметно выведшей ее из Куево-Кукуева на свет белый. На свету белом было слишком светло, и Анфиса зажмурилась. Еще ей стало неловко за внешний и внутренний вид, с которыми на свет белый лучше не выходить: к сарафану прилипли репейники, босоножки запылились, а в районе солнечного сплетения, как мухи, жужжа и доставая, кружились отрицательные эмоции.

И тут Анфиса снова услышала:

— О, благороднорожденная, будь внимательна!

— Да внимательна я, куда уж, — осмелела от безысходности Анфиса, отвечая Голосу Мудрой очарования: средний палец прикасается к большому, безымянный прижат к ладони, а указательный и мизинец вытянуты.

Анфиса пыталась хоть как-то восстановить утраченные силы, поэтому хотела с помощью Мудры очарования изменить магнетические токи тела, но ничего у нее не вышло:

— Йогой надо было по-человечески заниматься, а не через пень-колоду, — расстроилась Анфиса, опуская кисть. — И вообще…

Что скрывалось за трогательным «и вообще», могла понять только Анфисе подобная; Голос же снова напомнил о себе, но помягче:

— О благороднорожденная! Помнишь ли, зачем оказалась ты в Стране Чудес?

— Как же мне не помнить? — отвечала Анфиса. — Сансару свою прикрыть.

— Правильно, — сказал Голос. — Но в твоем теперешнем положении это сложнее.

— Почему? — удивилась искренне Анфиса. — Разве я сделала что-нибудь не так?

— Не все. Но что касается Куево-Кукуева… — Голос как бы ушел за кулисы, а потом спросил: — И зачем ты совков к нам спровадила? Своих дебилов хватает.

— Куда это — «к вам»? — не поняла Анфиса.

— Сама подумай. Ладно, проехали. Теперь запоминай: не привязываться здесь ни к чему и ни к кому — ни к зверю, ни к человеку, ни к жилищу, иначе — как страдала раньше, так страдать и будешь, а про отвязку от «колеса» забудь тогда.

— Это вы о марсианине? — испуганно и одновременно решительно спросила Анфиса.

— И о нем тоже, — сурово прогремел Голос. — Еще не хватало, чтоб ты сперматозоиды разводила. И не спрашивай, почему — сама знаешь.

Анфиса знала.

Анфиса знала и то, что остановить свое колесо перерождений при наличии оставленного на Земле выросшего сперматозоида гораздо сложнее — выросший сперматозоид может «привязать», и тогда даже после смерти она не достигнет Абсолюта и не сможет заняться любимым делом.

После долгой паузы Анфиса все-таки осмелилась спросить:

— А если без этого? Ну, можно же и без детей обойтись…

— Дура, — ответил Голос. — Тебе говорят, как лучше: кончай с Небезызвестным, иначе все усилия насмарку. Он — не Тот.

— А где — Тот? — всхлипнула Анфиса.

— Тот — в Очень Древнем Египте, но, впрочем…

Внезапно поднялся ветер, потом стало темно и жарко; только Анфиса успела заметить в небе смущенную дневную луну, как вдруг увидела напротив что-то необычное. От неожиданности появилась та самая непосредственность, упорно удаляемая социумом, и Анфиса задала человеку с головой Ибиса обыкновенный вопрос:

— А вы, собственно, кто?

— Я — Тот, — ответил ей бог Тот. — Только что из Египта.

— Из Древнего Царства?

— Не совсем, — засмеялся Тот, — из Новейшего.

— Но вы не тот! — запротестовала Анфиса. — Вы совсем, совсем не тот!

— Я — Тот, — покачал головой бог мудрости, счета и письма. — Я Тот самый. Еще Тот я, короче — луну и календарь ваш дурацкий придумал.

Анфиса смотрела на него широко раскрытыми глазами и бессвязно нашептывала:

Бог Тот чертил слова гигантских книг,

Чтоб в числах три, двенадцать и четыре

Мощь разума распространялась в мире».[8]

Откуда она это помнила, Анфиса понятия не имела. Еще Тот оказался телепатом:

— Коллективное бессознательное, душа моя, коллективное бессознательное — улыбнулся он. — Карл Густавович молодец, не все наврал. А вот интересно, — Тот подошел к Анфисе, положа руку ей на сердце, — а вот интересно, сколько весит сердечко?

— В смысле? — покраснела Анфиса, убирая руку Тота с груди.

— Ха-ха, в прямом, — засмеялся еще Тот. — Мы с Осирисом на Суде мертвых всегда взвешиваем сердца.

— Но я-то пока жива, — неуверенно сказала Анфиса.

— Да ты вообще ни жива, ни мертва! Надо ж до такого докатиться! — покачал головой еще Тот.

— До какого «такого»? — рассердилась Анфиса.