Книга Коммод - Михаил Ишков

— Ауфидий, почему ты решил, что я принимал участие в этой постыдной драке? Мне интересно.

Префект города развел руками.

— У Стации — Врежь кулаком найдены новенькие золотые монеты с твоим изображением. Если будет позволено допросить стихотворца Тертулла и императорского лектикария…

— В этом нет необходимости. Ты вполне убедительно разъяснил свою позицию. Только, старик, давай условимся, что и впредь будем обходиться без назиданий. Не надо учить меня, как следует жить и как править.

— Помилуйте, боги, какие назидания! — всплеснул руками Ауфидий. — Разве я когда‑нибудь отваживался давать советы божественному Марку, если меня не просили об этом. Можешь быть уверен, Луций, я никогда не отступлю от этого правила. Меня другое тревожит…

— Что еще?

— Слухи в Риме распространяются очень быстро. Город жить не может без сплетен, домыслов, предвкушения забегов, выступлений гладиаторов. Без ставок и споров, у какой партии конь лучше. Несовпадение взглядов по этому вопросу может стоить в Риме головы, что подтвердили скачки устроенные в пятый день Сатурналий, после которых в разгоревшейся между «зелеными» и «голубыми» драке было убито более двух десятков человек. Здесь жарче и яростнее всего обсуждают самые нелепые предзнаменования, верят всему, что наболтают старухи или новоявленные пророки. Вчера, например, актриса Цитера во время представления обнажила зад. Сегодня весь город будет обсуждать его достоинства. Не менее животрепещущей может оказаться тема овладения девственницами…

— Вот и хорошо, — неожиданно перебил его император.

Ауфидий недоверчиво глянул на него.

— Но эти слухи могут оказаться нелицеприятными.

Император вздохнул.

— Я смотрю, Ауфидий, ты до сих пор остался верен учению стоиков. Вот ты как рассуждаешь — сплетни, домыслы, обнажение зада или число девиц, ставших женщинами, ты относишь к мнениям, к пустякам и полагаешь, что они наносят ущерб достоинству власти. Это не пустяки, Ауфидий, это очень даже не пустяки. Я имею в виду зад Цитеры и все прочее, вплоть до девственниц. Ты попробуй сделать эти слухи и сплетни лицеприятными для Палатина, тем более что представитель высшей власти не сплоховал с тремя девицами и не дал обвести себя вокруг пальца. Пошли своих соглядатаев на улицы города. Пусть они помогут народу восхититься геркулесовой силой своего императора, его умением дать сдачи и вернуть свое. Плебс любит, когда какой‑нибудь мастак и своего не упустит и чужое прихватит.

Коммод удовлетворенно подергал пальцы и, обращаясь как бы к самому себе, добавил.

— В следующий раз не будут подсовывать испорченный товар.

— Не понял, — признался Викторин. — Это что, дело государственной важности?

— Безусловно. Во второй половине дня доставь ко мне Стацию — Врежь кулаком. Доставить тихо, без шума, а то у нее такой голосище, что весь Рим сбежится. Ступай, старик. Я доволен. Ты гни свою линию, философическую, а я буду гнуть свою. Позови Клеандра, пора одеваться.

Префект поклонился, начал задом отступать к выходу из спальни. Император усмехнулся.

— Что ты пятишься, Ауфидий, как перед каким‑то восточным деспотом. Еще на колени бухнись. Я плоть от плоти римлянин и гражданин, так что веди себя достойно.

Старика бросило в краску. Он выпрямился, склонил голову и повернулся к выходу. Коммод зевнул и, когда старик добрался до двери, спросил.

— Послушай, дружище, что у этой Цитеры и в самом деле такая замечательная попка?

— Знатоки утверждают, что просто образцовая. Истинная Венера Каллипига.

— Ну — ну, не преувеличивай, — поджал губы цезарь, потом, не скрывая интереса, добавил. — Доставить ее во дворец после Стации. Хотя ладно, ступай, этим займется Клеандр.

* * *

Вышедший в декурионы спальников раб всегда сам одевал императора. Так было в детские годы, когда они играли в «похищение сабинянок» или в «Ганнибала у ворот Рима», и в юном возрасте, когда Коммод сменил отроческую тогу на взрослую. Во время одевания Клеандр обычно выкладывал цезарю все дворцовые новости.

Вот и на этот раз, облачая Луция в пурпур, докладывал на ссоре на кухне, где кто‑то из поваров посмел возразить Клиобеле, а маленькую Сейю застукали в кладовой с негром — лектикарием.

Коммод не отвечал, задумчиво подставлял то одно плечо, то другое. Затем неожиданно поинтересовался.

— Как находишь Вирдумария?

— Выше всяких похвал.

— А наш рифмоплет?

— Проявил верность и мужество. В отличие от прошлых лет, когда он легкомысленно покушался на императорское добро, на этот раз Тертулл проявил подлинный героизм при обороне мешка с золотом. Видно, урок, преподанный ему вашим батюшкой, пошел на пользу. Это радует. Описание нашего триумфа напыщенно и глупо, но лучше о ваших объятиях с Саотером и сам Овидий не написал бы.

— Я утвердил его официальным историографом.

— И правильно сделал, господин. То‑то ваша сестричка взовьется! Что‑то в последнее время Витразин начал чаще обычного посещать ее, да еще по вечерам.

— Проследи.

— Обязательно, повелитель. Что касается Тертулла… Надо только запретить ему сочинять мимы. Стихи можно дозволить, пусть балуется, но только не уличные комедии. Если просит душа, пусть попробует себя в трагедиях, как незабвенный Сенека.

Император оглядел себя в широкое бронзовое зеркало. Щелкнул пальцами, и малолетний раб принес на подносе золотой венец, выполненный в форме венка из дубовых листьев. Клеандр осторожно приладил венец на начинающую лысеть возле темени голову принцепса. Тот повернул голову влево, вправо, спросил.

— Как, говоришь, назвала меня Анния Луцилла, когда я вернулся из северного похода?

— Паннонский шут.

Император никак не прокомментировал презрительный отзыв старшей сестры. Он встал, прошелся по комнате, предварявшей его личную спальню, раздвинул занавески на окнах.

В чистое, несказанной синевы, италийское небо четырьмя рядами величественных колонн, позолоченной крышей храма Юпитера Капитолийского, мраморными росчерками других святилищ — Сатурна, Марса — воителя, — зубцами цитадели, врезался Капитолийский холм. Четко рисовались ступени широкой мраморной лестницы, ведущей от подножия холма, от Старого форума, к южной вершине Капитолия. С вершины Палатина город рисовался шпалерами самых разнообразных колонн, портиков, акведуками водопроводов. Слева внизу, сероватой гладью просматривалось русло Тибра.

Коммод засмотрелся на Старый форум. Где‑то там за храмом Кастора и Поллукса накрепко вбит в италийскую почву мильный столб, от которого ведется отсчет расстояний до самых дальних пределов империи. Что и говорить, состояние, доставшееся ему от отца, было необъятно, наполнено всем, что рождала мать — Земля — от людишек до самых удивительных природных диковинок. Если прибавить неисчислимое количество предметов, изготовленных человеческими руками, то наследство получалось бессчетное. Усадьба — весь мир, на задворках которой к северу копошились в снегах одетые в шкуры варварские племена. На юге, в Африке, за полоской освоенных территорий, начиналась пустыня, а далее бесконечный зоопарк, откуда в Рим доставляли слонов, бегемотов, носорогов, львов и прочих невиданных зверей. Там, говорят, недавно отыскали сказочное чудовище ростом выше пяти — шести человек, поставленных один на плечи другого. Чудовище было рогато и жутко на вид, шкуру имело пятнистую и мчалось с неожиданной для такой громадины скоростью. Скоро его доставят в столицу. Интересно взглянуть…