Книга Коммод - Михаил Ишков

Он швырнул девушку, та покатилась по ступенькам вниз. Приземлившись, отчаянно зарыдала, постаралась отползти в сторону. Кто‑то помог ей спрятаться под столом. Однако Стация — Врежь кулаком вовсе не выказала ни страха, ни растерянности.

— Ты, молокосос, рукам волю не давай, а то тебе вмиг руки укоротят. Ишь, что выдумал, товар портить. А ну, выметывайся из заведения, пока я не позвала стражу.

Коммод приблизился к хозяйке, схватил ее за плечи.

— Я тебе, старая тыдра, покажу, как мошенничать. Возвращай деньги обратно.

Стация неожиданно закричала. Завопила так, что у Тертулла уши заложило. В следующий момент, пятерка крепких парней, прятавшаяся в глубине таверны, гурьбой выдвинулась из темного угла и клином, сгрудившись, направилась к стойке.

Луципор с перекошенным от страха лицом моментально полез под стол. Тертулла насквозь прошиб испуг — не за себя, за мешок с деньгами. Отнимут — не расплатишься! Он вскочил, попытался голосом, жестами остановить не скрывавших своих намерений злоумышленников — они явственно читались у них на лицах. Вирдумарий дернул его за руку и усадил на место, затем плотоядно усмехнулся.

— Сидеть! — приказал царский телохранитель.

Следом он протяжно и сладострастно зевнул, резко отодвинул стул и встал.

Стация продолжала вопить, при этом вполне трезво, с надеждой посматривала в сторону входа. Терутуллу, после окрика германца мгновенно успокоившемуся, не надо было объяснять, что значил этот взгляд. Старуха была в сговоре с солдатами городской когорты, следившими за порядком в столице. Между тем молодцы уже вплотную придвинулись к императору, начали обходить его с двух сторон. Вирдумарий на голову возвышавшийся над этой гурьбой (только цезарь был вровень с ним ростом) отпихнул ближайшего к нему паренька.

— Назад!

Толчок был настолько мощный, что бандит упал на руки товарищей. Главарь шайки — молодой, красивый, с вьющимися волосами и серьгой в ухе молодой человек, шагнул вперед. Здесь молча откинул плащ и обнажил длинный италийский кинжал. Стация сразу замолчала, чем на мгновение отвлекла внимание Тертулла. Он бросил взгляд в ее сторону, следом краем глаза приметил, что дружки главаря, стараясь прижать к стойке и Вирдумария, начали обходить цезаря и преторианца с боков.

Германец, нимало не смутившись, спокойно повторил.

— Я сказал — назад! Убрать оружие.

Главарь сделал вид, что подчинился, спрятал кинжал, тут же один из его подручных сбоку бросился на цезаря. Коммод попытался отступить в сторону, однако негодяй сумел достать его кулаком. Удар пришелся прямо в глаз императору. Луций не раздумывая двинул обидчику прямым, греческим в зубы.

Дальнейшее Тертулл помнил смутно, наплывами. Прежде всего, в памяти занозой засела дрянная, гнусная улыбочка, искривившая лицо главаря, моментально сменившаяся гримасой изумления и боли. Вирдумарий одним движением кривого иберрийского меча отсек тому руку, в которой вновь блеснуло лезвие. Момент, когда германец успел выхватить оружие, Тертулл не уловил. Еще выпад, и тот, что подступал к телохранителю сбоку, осел на пол с распоротым брюхом. Вид его внутренностей, вопль запрыгавшего на одном месте атамана, принявшегося трясти искалеченной до плеча культей, нестерпимо громко закричавшей Стацией, бросившейся к главарю, — отрезвили всех, кто находился в зале. В таверне было много таких, кто был не прочь подсобить местной шайке и добраться до мешка, который с такой страстью сжимал бородатый, однако скоротечность и кровавая жесткость разборки, в момент отрезвила их.

Коммод тем временем оторвал Стацию от вопящего, на глазах бледнеющего главаря, повернул в себе и спросил.

— Сама вернешь денежки, старая карга? — спросил он. — Или мне поискать?

Попытавшегося было достать цезаря длинным кинжалом продавца за стойкой Вирдумарий одним ударом рукояти меча лишил чувств. Стация, вмиг постаревшая, зареванная, вызывающе задрала подол туники и вытащила спрятанный между ног кошель. Бросила его к ногам Луция.

— Подавись, ублюдок!

Коммод невозмутимо отсчитал десять монет, сложил их столбиком и показал Стации. Затем в сопровождении Вирдумария, Тертулла и выбравшегося из‑под стола Луципора направился к выходу. У порога повернулся, сплюнул и добавил.

— А за ублюдка ответишь!

* * *

Утром, прикладывая примочку к подбитому глазу, император, к немалому удивлению Витразина, всегда вслух зачитывавшего входящие документы, лично ознакомился с отчетом городского префекта о произошедшем в столице за ночь.

Отчет начинался с короткого обзора положения в Италии и провинциях. Здесь приводились факты неповиновения местной власти, сообщалось о бунтах, о состоянии дел с подвозом хлеба в столицу из Африки. Пробегая взглядом по строчкам, написанным крупным отчетливым почерком — так повелось со времен Марка — проглатывая рутинные сведения о собираемости налогов, очень краткие, основанные на доносах упоминания о произволе, лихоимстве и других проступках чиновников на местах, цезарь неожиданно на себя наткнулся на знакомое имя. Наместник Аквитании Фуффидий Руф извещал о шайке разбойников, возглавляемой дезертиром Матерном, наводившей страх на всю провинцию.

— Кто такой этот Матерн? — спросил цезарь.

Витразин смешался, пожал плечами.

— Выяснить, — приказал император.

Раскатывая далее свиток, пробегая взглядом преступления, совершенные в городе за ночь, нашел место, где говорилось об опасных преступниках, устроивших побоище в харчевне «Путь к радости», что в Субуре. Итог: один из мирных посетителей убит, другой искалечен (правая рука отрублена почти до плеча), третий после удара рукоятью меча по голове до сих пор находится в беспамятстве. Здесь приводилось свидетельство одного из посетителей, показавшего, что один из злоумышленников прилюдно утверждал, что является цезарем и Отцом римского народа. Или собирается им стать. Если слова свидетеля подтвердятся, подобную дерзость следует рассматривать как вопиющее покушение на достоинство римского народа и его императора.

Коммод удовлетворенно хмыкнул, вернул Витразину свиток и жестом отослал прочь из спальни. Затем взглянул на молчаливо стоявшего у ложа Ауфидия Викторина.

— Какие меры приняты по делу о драке в «Пути к радости»?

— Назначено расследование, объявлен розыск преступников.

— Есть результаты?

— Нет, государь. Свидетели утверждают нелепицу. Если принять их слова на веру, придется признать, что германец, нанесший увечья и отделавший до смерти одного из нападавших, это Вирдумарий, а зачинщик драки, по слухам, ты, господин.

— Ты веришь слухам, Ауфидий?

— Как прикажешь отвечать, государь, по совести или по долгу?

— Есть разница?

— Есть, Луций. Если по совести, я уверен, что это был ты, господин. По долгу — подобное заявление должно приравниваться к государственной измене.