Книга Заговор - Сергей Шхиян

— Хорошо, я тебе поверю, — сказал я, вставая во весь рост между столом, под которым пряталась Прасковья и лавкой, на которой сидела крестная, — только пусть все это подтвердит сама покойница.

— Кто, какая еще покойница? — сразу сбавила пафос купчиха. — Ничего не знаю, ничего не брала, все здесь мое!

— Вот и спросим об этом у самой Прасковьи, — спокойно сказал я. — Сейчас вызовем ее дух с того света, и если она подтвердит твои слова, то живи и дальше со своей совестью, а ежели обвинит тебя в татьбе, то гореть тебе веки вечные в геенне огненной!

В горнице повисла мертвая тишина, и сама хозяйка и зрительницы с ужасом ждали страшного момента оживления умершей. Я поднял руками полы плаща, что полностью закрыло от них стол, и сказал, чтобы Прасковья меня поняла:

— Пусть тот, кто сейчас лежит внизу, встанет за моей спиной! Ну, быстро! — прикрикнул я и нетерпеливо топнул ногой.

Прасковья, наконец, поняла, чего я от нее жду, и зашевелилась за спиной. Когда я понял, что она готова, воздел разведенные руки к потолку и прокричал страшные заклинания:

— Хедендшолдерс! Фэри! Оби, о-кей! Интернет! Компьютер! Абракадабра!

Даже без абракадабры, от одних только Фери и Оби, зрители закостенели в ужасе, а последнее заклинание их просто добило. Мне же осталось самое главное, представить присутствующим дух покойной Прасковьи. Я картинно бросил руки вниз и сделал быстрый шаг в сторону.

— У-у-у, — послышалось с того места, где должна была стоять девушка. Я быстро оглянулся. Наша сиротка, широко разведя руки и помахивая ими как крыльями, что очень напомнило игру детей в самолет, добросовестно изображала приведение. Она даже и гудела почти правильно: — У-у-у-у…

И тут леденящий душу страшный крик вырвался у бедной купчихи. Вера кричала как-то по-волчьи, запрокидывая вверх лицо. Спутницы шарахнулись от нее в стороны, а она продолжала кричать на одной ноте, такой высокой, что все время казалось, голос вот-вот сорвется, но он не срывался, отчего всем делалось еще страшнее. На крик сбегались мирно спавшие обитатели дома, поднялись шум и кутерьма, но страшный в своей безысходной тоске крик заглушал все. В нем было столько нечеловеческой, какой-то звериной муки, что не только невольным свидетелям, но и мне стало почему-то жутко.

И когда уже казалось, что крик никогда не кончится, он вдруг разом оборвался. Вера покачнулась, подняла руки к голове, будто собиралась заткнуть себе уши и, как стояла, плашмя повалилась на пол.

Все, кто тут был раньше, и кто прибежал только что, застыли на своих местах. И тут внезапный порыв ветра, скорее всего, обычный сквозняк разом погасил все четыре свечи, освещавшие горницу. В угольной темноте стало слышно, как кто-то громко икает, потом всхлипнула какая-то женщина.

— Что случилось? — спросил неизвестно кого испуганный голос.

— Кто-нибудь, принесите свечи, — попросил я. Сразу затопало несколько пар ног, и вскоре появился свет. Купчиха как упала, так и лежала ничком на полу. Я попросил ее поднять и положить на лавку. Сразу несколько холопов бросилось к хозяйке и довольно бесцеремонно перетащили ее на прежнее место. Сначала я думал, что у нее повторился обморок, и прыснул ей в лицо воду, но женщина даже не пошевелилась. Пришлось, к ужасу свидетелей, проверять у нее на шее пульс. Под пальцами у меня с сумасшедшей силой колотилось ее алчное сердце. Так сразу установить диагноз я, конечно, не мог, но общая картина весьма напоминала инсульт.

— Отнесите ее в покои, — попросил я двух одетых в исподнее мужиков. — Только осторожно, у нее случился удар.

Веру подняли на руки и унесли, и теперь все внимание присутствующих сосредоточилось на Прасковье. Как раньше с Матреной, восставшая из могилы девушка сначала вызвала суеверный ужас, но когда дворовые поняли, что она жива и здорова, ей искренне обрадовались. Дело было еще в том, что в этом тереме жили холопы не Прохоровых, а ее родителей.

Как только все открылось, начались охи и вздохи, и Прасковья сделалась героиней дня. Пока кипели в горнице страсти, я подошел к подьячему. Он почему-то выглядел не удивленным, чего можно было ожидать, а подавленным.

— Вы все слышали? — спросил я.

— Да, — как-то слишком вяло ответил Иван Владимирович, — слышали. Выходит, все это принадлежит нашей Прасковьюшке?

— Вот именно, и вы теперь должны подтвердить, что ее преступно объявили умершей и продали, можно сказать, в рабство. Купчиха Прохорова сама при вас об этом сказала!

На мой взгляд, вопрос был простой, но подьячий почему-то вел себя как-то не так, как следовало бы сообразно ситуации. Его полное, обычно добродушно-ироничное лицо сделалось таким встревоженным, что я и сам невольно напрягся.

— Иван Владимирович, что-нибудь не так? — прямо спросил я.

— Нет, Алексей Григорьевич, здесь-то все ясно, обычное дело, ограбили лихие люди сироту, только…

— Что только? — не выдержал я его медлительности.

— Тут давеча душегубка говорила о дьяке Ерастове. — Он опять замолчал, старательно от меня отворачиваясь.

— Говорила, ну и что? Велико дело, какой-то дьяк.

— В том-то и дело, что не какой-то. Упаси тебя Боже оказаться у него на пути. И сам сойди, и детям накажи.

Я понял, какие чувства обуревают моего знакомого. Он достаточно знал местные реалии, чтобы иметь возможность лучше меня ориентироваться в обстановке.

— Раньше бы ты мне такое сказал, может, я и не стал заступать ему путь, а теперь уже поздно. У нас с ним давно свои счеты. Только я не знал ни имени этого человека, ни звания. Теперь хоть буду представлять, кто на меня охотится.

— Плохо, очень все это плохо. Прости, Алексей Григорьевич, но тут я тебе не помощник. Был бы один, тогда еще подумал, а всем семейством рисковать не могу. Ему стоит слово сказать, как меня на одну ладонь положат, другой прихлопнут, и только мокрое место останется! Отступись ты от него, ради Бога, беги, куда глаза глядят, да возьми с собой Прасковью. Раз за девушку Ерастов свои деньги отдал, теперь только что на краю света ее не найдет. Да и то вряд ли. Не такой это человек, с которым можно шутки шутить!

Подьячий был так встревожен, что оказался причастен к темным делам дьяка, что, кажется, и сам готов был бежать, куда глаза глядят. Нужно было его хоть как-то успокоить, и я кивнул ему и его сыну на дверь.

Мы втроем вышли во двор.

— Вам тогда лучше отсюда уйти, — сказал я, — по именам вас никто не знает, да и местные вас разглядеть не успели, им было не до того. Так что идите тем же путем, что мы сюда попали. А меня простите, что втянул вас в такое дело. Видит Бог, я и сам не знал, с кем связался.

Иван Владимирович кивнул, непонятно чему, то ли моим извинениям, то ли правильности решения не втягивать их в это дело.

— Пожалуй, мы и правда пойдем, — смущаясь, сказал он. — Прости, но не мне тягаться с дьяком Ерастовым. Не по Сеньке шапка!