Книга Поиск неожиданного - Николай Басов

— Приказ? — не поняла женщина.

— Распоряжение, повеление, требование что-то очень важное исполнить, — пояснил нетерпеливо рыцарь.

— Я — не знать. Шаман будет думать, много думать, после решит, — объяснила она и, как и вчера, залопотала, прикончив свою выпивку, на местном языке, что означало, что она собирается уходить.

Она действительно ушла довольно скоро, а Оле-Лех, как ни был он погружен в непонятное состояние умственного и душевного бессилия, попробовал поразмыслить над ее словами, но ничего не придумал. И на следующий день, немного восстановившись после сна, он для верности вторично отправился на берег моря и попытался внутренне вызывать кого-то, требовать к себе, просить явиться перед ним, чтобы завершить это непростое дело, завершить посещение этого диковатого племени северян и наконец продолжить путешествие. На этот раз, без сомнения, в сторону юга…

Эта вторичная медитация или вызывание сказалась на нем еще хуже. Он уже не дождался вечера и проспал остаток дня и почти всю ночь.

Тальда даже немного обеспокоился. Он напоил рыцаря крепчайшим черным чаем, попытался накормить его, но Оле-Лех не мог почему-то ни есть, ни пить. Он был едва ли не болен, хотя назвать причину своей болезни или понять ее происхождение не мог. Да и вряд ли кто-либо вообще мог бы разобраться в этом.

А вот на следующий день произошла вовсе удивительная вещь.

Оле-Лех сидел перед костром в яранге. Он заметил, если в пламя бросить сухой местный мох, а не плавник, который выносило на берег море, то дым становится более едким и разгоняет комаров. Особенно в таком закрытом помещении, каким и было местное жилище. А от комаров он в этом своем болезненном состоянии страдал более всего почему-то, они даже не кусали его, они его просто грызли и терзали, как ему начинало казаться временами.

И вдруг к нему выбежал Сиверс. Он был возбужден, размахивал руками и говорил что-то, да так быстро, что Оле-Лех сначала и не понял ничего. Он потребовал:

— Тихо, Сиверс, спокойно… И медленно.

— Господин рыцарь, они появились, у тебя получилось.

Оле-Лех нехотя, совсем не так, как подобает воину, с трудом поднялся на ноги и пошел за Сиверсом. Они вышли на край стойбища, и тогда Оле-Лех увидел.

Это была настоящая процессия. В окружающем фиолетовом мареве, которое почему-то этим днем сделалось более заметным, чем обычно, Оле-Лех различил три фигуры. Впереди выступал невысокий, сгорбленный старичок, который едва переставлял ноги. За ним шагал высокий, показавшийся рыцарю молодым, мускулистым и весьма решительным, юноша с черными волосами, забранными в длинную косицу, которой он с удовольствием потряхивал на ходу. А за юношей, отставая на пару шагов, семенил мальчишка, который тащил огромный заплечный мешок, согнувшись под его тяжестью, едва поспевая за взрослыми. Если бы старый шаман был хоть чуть крепче и мог идти быстрее, мальчишка с таким грузом, несомненно, отстал бы, и тогда не исключено, что его хорошенько поколотили бы. Таковы уж были местные нравы, Оле-Лех в этом нисколько не сомневался, как не сомневался в том, что научился чрезмерно точно и тонко для обыкновенного воина понимать происходящее вокруг. Не исключено, что теперь ему придется от этого отучаться, то есть тренировать себя, чтобы не замечать этого… Но после, потом, когда приказание Госпожи будет исполнено.

Итак, это был шаман, его подручный, скорее всего молодой шаман, и какой-то их прислужник. А направлялись они сюда, без сомнения повинуясь вызову, который Оле-Лех дважды, как ему самому показалось, обратил в пустынное море или к этим низким северным сизо-фиолетовым небесам или просто расплескал по всей окружающей тундре.

Его услышали и поняли, и сейчас ему следовало выяснить наконец-то, ради кого он приехал сюда. Выяснить, кого выбрал фиолетовый медальон Госпожи, и сделать все возможное, чтобы этот выбранный северный человек отправился с ним в дальнейший поход.

4

Вечер этого дня проходил довольно странно. Племя собралось и устроило праздник, женщины голосили заунывную песню, сначала совсем молодые, а потом и более зрелые охотники принялись танцевать вокруг костра. Это было бы похоже на настоящее веселье, если бы Оле-Лех не чувствовал напряжения, которое удивительным образом возрастало над стоянкой этих людей, едва ли не проникало в каждую ярангу, захватывало каждого из северян и растекалось по тундре, даже уходило ощутимым, едва ли не видимым в сумерках клином в близкое море.

Он побродил среди веселящихся людей и отправился к Франкенштейну. Но тот, может быть из-за нежданного праздника, а может, потому, что вообще привык за последние дни держаться подальше от местных, ушел так далеко в тундру, что и искать его было бесполезно. Рыцарь только чувствовал, что он где-то неподалеку в прозрачной хмари северной ночи топчется и пытается, как обычно, удерживать своих коней, чтобы те не набросились на оленей. Делал он это, по всей видимости, успешно, потому что к Оле-Леху никто больше не подходил с требованием возместить ущерб.

В этом странном состоянии неявного напряжения и набирающей обороты гульбы, устроенной местными, он вернулся в свою ярангу, и как выяснилось — не зря. Не прошло и нескольких минут после его возвращения, как откинулся полог, и в жилище проник Тальда.

— Что ж ты, сахиб, в темноте сидишь? — удивился он. — Давай я огонь разожгу.

— Ты тоже чувствуешь? — спросил его рыцарь.

— Что именно, сэр?

— Что-то сегодня произойдет.

— Может, и произойдет, да пора уж, сколько можно здесь болтаться? — Оруженосец был раздражен, хотя и скрывал это за искусственно-деловитым тоном.

Едва разгорелся их костер и над ярангой поднялся дым, к ним присоединился Сиверс. По своему обыкновению, он не выпускал из рук тетрадочку, но лицо у него было в целом недовольное. Усевшись так, чтобы огонь освещал страницы, на которых он по инерции продолжал что-то рисовать, бывший профессор Шомского университета принялся ворчать:

— Надо же, дикари какие, не пускают меня поближе, не дают нарисовать их. А ведь это интересно, я тут любопытные образцы северных торжественных одежд заметил и очень своеобычные украшения…

Потом стало совсем скучно. До путешественников, то усиливаясь, то затихая, доносились звуки непривычной музыки и странного низкого горлового пения, временами настолько резкого, что приходилось удивляться, как человеческое горло оказывалось на него способно. Кроме того, в ярангу слетелась туча комаров, то и дело кто-то из сидящих троих мужчин звонко хлопал себя по лицу и по рукам, пытаясь избавиться от кровососов.

Оле-Лех думал о том, что в этом скоплении народу он не сумеет безошибочно определить, кто же им нужен из этого стойбища для фиолетового амулета. Он вытащил его из мешочка, повертел в пальцах, камень светился в бликах огня, но даже если его удавалось отвести в сторону, он и в темноте горел отчетливой фиолетовой искрой, кажущейся еще более яркой в этом неверном полумраке, наполненном дымом.

Полог яранги неожиданно снова откинулся, внутрь проскользнули сначала высокий и сильный юноша, сопровождавший старого шамана, затем сам шаман, а потом и вождь племени. Оле-Лех этому почти не удивился. Он был погружен в свои мысли, а кроме того, это появление местных соответствовало напряжению, которое одолевало его весь вечер. За вождем беззвучно, словно тень, вошла и Калабаха. Она улыбалась, нетрудно было догадаться, что она довольна отведенной ей ролью переводчицы, участвующей во всех переговорах, несомненно важной персоной.