Книга Поиск неожиданного - Николай Басов

— Того не знаю, — отозвалась женщина ровным тоном.

Она немало выпила, ее тщедушное тельце расслабилось, обмякло под тяжелой кожаной рубахой, лицо приняло сонное выражение.

— Тогда, — решил рыцарь, — сходи к нему, скажи, чтобы он к нам явился.

— Я — нет, — вдруг заупрямилась женщина. — Ты скажи внутренним голосом, что должен видеть его. Он и появится.

— Он же не понимает по-нашему, — вмешался Тальда.

— Поймет, как бы ты ни говорил.

— Он настолько сильный? — удивился Сиверс— Никогда прежде не видел настоящих шаманов, — повернулся он к рыцарю. — Любопытно было бы посмотреть.

— Я могу попробовать позвать его, — согласился Оле-Лех, — но лучше, чтобы ты послала кого-нибудь, если не хочешь идти сама. Пошли мальчишку или девчонку к нему… Я заплачу, хотя бы вот этой… горючей водой.

— Детей к нему нельзя, — твердо решила женщина, поднялась на ноги и уже одним махом допила остатки доставшегося ей угощения.

На глазах у нее выступили слезы, но по лицу гуляла широкая улыбка. Она считала, что сполна получила гонорар, причитающийся ей за помощь чужеземцам.

Потом она залопотала что-то по-своему, и не составляло труда догадаться, что таким образом она обозначает конец всем разговорам, по крайней мере — на этот раз.

Ночь для рыцаря прошла довольно беспокойно. Он не знал, не мог себе даже представить, как согласно предложению Калабахи вызвать к себе шамана.

К тому же в шаманизм он не очень-то верил. Это было что-то иное, чем те установления и порядки веры, к которым он привык. Это было малообъяснимое и непостижимое представление о вере. А скорее всего, его вовсе не следовало в себя впускать, чтобы не заразиться каким-нибудь сложным и неизлечимым обычными магическими средствами душевным расстройством.

Но делать было нечего, и поутру после сытного, как всегда чрезмерно, мясного завтрака он оделся поплотнее и пошел на берег моря, но уже не на ту галечную косу, где местные рыбаки плели сети, а двое юношей пытались собрать новую лодку. Он ушел подальше от стойбища, долго стоял на берегу, всматриваясь в волнующееся море, у него даже заболели глаза, зато неожиданно для себя он вдруг далеко на горизонте, там, где кромка воды почти незаметно перетекала в небосвод, увидел льдины. Они не блестели по-настоящему в сумеречном свете здешнего дня, но все-таки заметно выделялись на свинцовом, глубоком уже море светлой и яркой полоской.

После этого рыцарь честно попытался думать о том, что ему нужен некто, кого следует назвать шаманом. Это было непросто. Потому что Оле-Лех не привык по-настоящему к медитациям и потому, что вот так думать о чем бы то ни было, чего он не знает, не может даже представить себе хотя бы приблизительно, было для него слишком головоломной задачей. А думать пришлось долго, времени он, конечно, в этом состоянии не ощущал, но, когда возвращался, посмотрел на всех прочих и решил, что прошло, должно быть, часа два, не меньше.

От этого необычного для себя занятия рыцарь устал. У него снова появилось ощущение измотанности, какое бывает только после тяжелой работы в тренировочном зале, и снова заболела рана под левой лопаткой. Он был бы даже не против уснуть. Но спать днем он тоже не привык и потому промаялся весь день в странной полудреме, как и прежде расхаживая вдоль моря, приглядываясь к работе местных жителей. И вот какая штука получилась, по-видимому, его состояние было для всех настолько очевидным, что ни Сиверс, ни Тальда за весь день не подошли к нему ни разу, и никто из местных тоже не обратился к нему ни единым словом.

Зато вечером, к вящему удивлению рыцаря, к ним в палатку снова пришла та же женщина, назвавшая себя Калабахой. Она деловито уселась перед огнем и достала на этот раз свою кружечку, чуть поменьше, чем та, из которой ее угощали прошлым вечером, сделанную из твердой кожи. Тальда бросил вопросительный взгляд на рыцаря, но тот был в своем тупом оцепенении и не знал, как следует поступить. Тогда оруженосец решил сам на этот раз угостить гостью, налил ей кружку доверху и стал расспрашивать о шамане. В чем Оле-Лех накануне потерпел неудачу.

Женщина выпила, и снова лицо ее слегка порозовело, она разговорилась.

— Все просто, — сказала она, принимая уже знакомое всем бесстрастно-спокойное, едва ли не ледяное выражение. — У нас есть старый шаман. Есть молодой шаман. Всего столько шаман. — Она подняла руку, выставив два пальца вверх.

— Я понимаю, понимаю, — увещевательно произнес своим высоким голосом Тальда. Для верности даже покивал.

И отхлебнул немного чая из своей кружки. Впрочем, чай его, как почудилось рыцарю, тоже был щедро сдобрен порцией спиртного.

— Молодой шаман уже готов камлать. И лечить… И все-все делать… — заявила женщина. — Совсем готов, все может. В других родах детей из женщин доставал. Даже охотникам раны… — Глагола она не нашла, но показала, как вокруг руки обматывает воображаемую повязку.

— И это понимаю, — закивал Тальда, улыбнувшись и показав свои великолепные белые клыки. — Она говорит, сахиб, что он и роды может принимать, и раны лечит.

— Но столько шаман для племя — много, — продолжала женщина свое нелегкое повествование, едва продираясь через дебри разговорного людского языка. — Нужно старый шаман убить. — Для верности она зажала свою кружку коленями и показала, как будто бы двумя руками втыкает воображаемый гарпун во что-то лежащее перед ней на земле.

— Убивать старого шамана? — удивился Сиверс— Зачем? Пусть живет себе, у него, вероятно, достаточно заслуг, чтобы пользоваться уважением племени и чтобы его кормили, пока он не умрет сам.

— Сам шаман не умрет долго, — развела руками женщина, потом опустила голову, схватила кружку и, нервным движением убирая свои длинные волосы с губ, выпила. Тальда снова налил ей свежую порцию, чтобы она не вздумала прекращать пояснения.

— Нельзя так, — сказала женщина. — Шаман всегда должен убитый.

— Ничего себе нравы, — поразился Сиверс— Жестоко живут, с нами — не сравнить… А я-то думал, что… Только у нас профессоров выгоняют, если они больше не нужны.

— Да уж, как есть, — отозвался Тальда.

— Шаман живет, пока есть дело, — продолжала женщина уже слегка заплетающимся языком. — Бывает, если два рода — близко по берегу, старый уходит в новый другой род, если у тех шаман слабый.

— То есть его отпускают, и он в новом стойбище может жить дальше? — на всякий случай переспросил Сиверс, что-то усиленно записывая в своем блокноте.

— Так, — согласилась женщина. — Но наш старый никому сейчас не нужен. — Она развела руками, словно хотела обхватить весь морской берег за шкурами яранги, в которой они сидели.

— У всех есть шаман, много шаман вокруг. Он не нужен. — Она снова взяла кружку и уже с интонациями явной убежденности, которая должна была, по ее мнению, передаться слушателям, закончила: — Скоро убьют старый шаман.

— Чем же он нам поможет, если его убьют? — спросил рыцарь. Но вопрос был глуповатым, по всей видимости, он еще пребывал в своем плотном и крепком коконе усталости, никак не мог вернуться к нормальному состоянию. Поэтому он внутренне собрался и попытался принять в разговоре участие. — Ты лучше вот что скажи, — обратился рыцарь к женщине, — если он найдет кого-то, кто нам нужен, этот человек пойдет с нами? Человек, выбранный амулетом, послушает приказ шамана отправиться с нами в поход на юг?