Книга Беглый огонь - Петр Катериничев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пробуждение мое было хрен знает на что похоже. Вернее, ни на что не похоже. Когда я открыл глаза, то обнаружил, что смотрю лишь одним. Второй был плотно укутан слоем марли. Как и все лицо. Свободными оставались лишь губы. Провел языком: зубы тоже на месте. А вот лицо… Попытался поморщиться – откровенно засаднило.
И это открытие было не единственным. За окном резвилось утро. И не какое-нибудь раннее: солнце таращилось сквозь полуприкрытые вертикальные жалюзи вполне осмысленно – часиков эдак на десять. Это означало, что провел я в отключке часов пять, никак не меньше.
Попробовал шевельнуть пальцами ног и рук – слушались. Но во всем теле ощущалась какая-то вялость, словно некто, пытаясь сделать мою беспутную жизнь похожей на самый сладкий сахар, впилил мне внутримышечно инъекцию добротной патоки, литра полтора, никак не меньше. В голове клубилось то же сладкое ощущение вселенского счастья, а также равенства, братства, мира, труда и мая.
Сама комната была не просто прибранная – почти роскошная. Просторная, по-европейски обставленная, светлая. И в то же время было в ней что-то от непостоянства, как номер пятизвездочной гостиницы: офорты на стенах, исключительная чистота и комфорт, но живи ты в такой комнате хоть десяток лет, домом называть не станешь.
Попробовал потянуться: получилось. Кроме легкой ушибной боли – ничего. Значит, ни переломов, ни разрывов связок. Легко отделался. В том, что меня сбила машина, сомнений не было. Но вот чья это машина?
Мои дальнейшие мыслительные изыски потекли в самую унылую сторону. Возможно, неизвестные преследователи все же настигли меня? Для специально обученного водилы пнуть объект бампером как раз настолько, насколько нужно, – искусство хотя и мудреное, но выполнимое. С поправкой на случай. А что это означает? А это означает, что меня таки «приземлили» не до смерти с одной-единственной целью: вдумчиво выпотрошить героя с помощью новейших модификаций аминала, скополамина и иных достижений небытовой химии. После такого вот неспешного потрошения от самих мозгов в большинстве случаев остается остов: клиента можно смело записывать в небуйное отделение местной психушки. Если, понятно, я еще не в ней.
То, что произошло потом, доказывало: нет, не в ней. Просто я уже умер, и за какие-то неведомые мне заслуги перед исламом поощрен: меня поместили именно в тамошний рай. Сдвоенная филенчатая дверь распахнулась и появились – фурии или гурии, как они там называются, я запамятовал, – но точно нимфы. Две девчонки, лет не больше семнадцати, одетые… Нет, слово «одетые» здесь было не вполне уместно, скорее раздетые, но с тем шармом, какой и отличает свободных нимфеток от путан по найму: белое кружевное белье, гольфы и роскошные банты в волосах. Лукаво переглядываясь, лаская друг дружку, они освободились от трусиков и сорочек и начали заниматься любовью: нежно, раскованно и бесстыдно.
М-да… Выходит, это был не рай, скорее его противоположность: некие мстительные восточные дэйвы, джинны, шайтаны ночи и прочие мракобесы решили поиздеваться над презренным гяуром и для затравки прокрутить нечто вроде кино, дабы осознал, чего лишится, а затем уж приняться за грешника всерьез со всем потусторонним демоническим старанием.
А девчонки уже постанывали, выгибаясь, лаская друг дружку искренне и изощренно. Зрелище было опья-няющим до безрассудства. Одна, упруго прогнувшись, стояла ко мне спиной, демонстрируя все потаенные прелести, и, притянув подругу за бедра, ласкала ее язычком. А эта, вторая, время от времени бросала на меня невидящий взгляд, закусывала губу и снова уносилась далеко-далеко на волнах страсти и наслаждения. Похоже, мое неравнодушное внимание их здорово заводило.
И когда я готов был уже взвыть, девчонки оторвались друг от дружки, одна легко сбросила одеяло, шутовски округлила глаза, увидев то, что под ним, и принялась «играть мелодию страсти на флейте любви»: именно так называли подобный музыкальный ноктюрн китайские мастера в древних трактатах. Девушка оказалась в избранном жанре искусства просто Ванессой Мэй: уже через минуту я забыл, кто я, где нахожусь и зачем… Пока горячая волна не накрыла всего меня, не потащила за собой, не взорвалась тысячами пронизанных солнцем брызг… Истома и усталость жаркого солнечного дня опустились на тело лаской невидимого прибоя…
Девочки снова занялись собой, оставив меня на время. Они выгибались и постанывали; и вот уже новая горячая волна накатила бешено и властно, я притянул к себе одну из девушек, она вскрикнула, почувствовав меня, другая закусила губу и запустила ногти ей в спину, глядя мне в глаза взглядом ревнивой пантеры… Словно срывающиеся порывы шквального штормового ветра захватили нас троих, и мы метались и безумствовали в этой круговерти бешеной, дикой стихии, и буря длилась бесконечно, срывая с наших губ стоны, словно пену с гребней волн…
…Я лежал на спине, обессиленный, слыша только шепот прибоя… Воздушный поток подхватил меня и нес высоко-высоко, над зеленеющими полями Уэльса, над красными виноградниками Ван-Гога, над мерцающим Парижем Дега… Я летел, окутанный прозрачным серебристым туманом, и невесомые, пахнущие фиалками теплые струи укачивали, баюкали и ласкали…
Я открыл глаза. Девчонки уже встали. Одна быстро наклонилась ко мне, поцеловала в губы, прошептала:
– Ты был изумителен…
Подруги направились к двери. Вторая обернулась, произнесла негромко:
– Мы еще забежим, если ты не против, а?
Все чувства, какие обуревали меня, я смог выразить только взглядом и странным междометием.
– Он не против, – засмеялась первая. – Не скучай, Железная Маска. – Девушка сдула с ладошки поцелуй, и обе они исчезли за прикрытыми дверями, словно мираж, оставив после себя свежий аромат осенних цветов и только что сорванных антоновских яблок.
А я остался лежать и смотреть в потолок. На губах продолжала блуждать бессмысленная улыбка, которую принято называть идиотской. Чувства мои были, как пишут в романах, «сметены лавиной страсти»: даже если сейчас придет палач и объявит, что пора на эшафот, после этой встречи с девчонками я уверен, что жизнь пролетела не зря. Хотя… Кто сказал, что пролетела? Я не желаю, чтобы гримаска даже легкого разочарования омрачила их лица по возвращении, а потому готов свернуть палачу шею раньше, чем он занесет топор! Да и вообще на этом свете слишком много дел, стран и людей, чтобы…
Стоп. Как писали классики, Остапа несло. Пора определиться, где я нахожусь и как здесь очутился. И лучший способ выяснить это – узнать у очаровательных нимфеток.
Я оглянулся в поисках хоть какой-нибудь одежды, но ее не оказалось. Тогда, завернувшись в простыню, подобно патрицию или Махатме Ганди, подошел к двери в гостиную и одним движением распахнул ее. Я был готов увидеть все, что угодно: дюжину морских пехотинцев или стриженых мордоворотов в черном, кордебалет «Гранд-опера», даже – начальника покинутого мною домзака, взирающего на бежавшего лишенца с лукавым ленинским прищуром и задорной бериевской искринкой в усталых стеклах пенсне.
