Книга Расстрельное время - Игорь Болгарин

— Твой гнедой не хужее.

— Слухай, Карета, а на кой хрен он нам, этот есаулишка? Риску много, живым он не сдастся. А после сегодняшнего боя цена ему — медяк на ярмарке.

— И я про то же. Може, хай тикае?

— Я не супротив. — Согласился Миронов, и затем коротко объяснил: — Азарт, зараза!

Есаул, которого они чуть не настигли, не слыша сзади себя дробного стука копыт, оглянулся и тоже перевел своего рысака на шаг. Конь, слегка пошатываясь, тяжело ступал, роняя с губ на землю крупные хлопья пены.

Миронов и Каретников развернулись и неторопливо поскакали обратно.

Поле боя жило сейчас своей особой короткой жизнью. Казаки из арьергарда сносили в одно место убитых, передавали санитарам раненых, своих и чужих. Бродили по полю потерявшие хозяев кони. Иных, тяжело раненных, пристреливали.

Тяжелая, но нужная работа.

Они доехали до развилки, остановились. Оба были довольны удачным боем, солнечным днем и тем, что в этом бою они были рядом, плечо к плечу.

— Ну что? — спросил Миронов.

— Та ничого, — ответил Каретников, вытирая ладонью пот с шеи коня. — День хороший. Сонечко!

— Ага. Урожайный день, — согласился Миронов. — Поздравляю тебя, земеля!

— С чим? — спросил Каретников.

— С Крымом! — И, широко улыбнувшись, Миронов добавил: — Лихие вы хлопцы! Уважаю! Это ж надо, такой кандибобер Барбовичу придумали.

— А у нас все такие: мозги с вывертом. В батьку! — так же весело сказал Каретников.

— И куда теперь? — спросил Миронов.

— Тоже на поле трошки приберусь, — как-то буднично, по-хозяйски ответил Каретников. — А потом — добивать белых. А куда? — он пожал плечами. — Куда прикажуть. Дорог багато. Якась куда-нибудь выведе.

— Ну, счастливо! — сказал Миронов.

— И тебе удачи!

И они разъехались в разные стороны.

* * *

Конный полк Каретникова под командованием начштаба Гавриленко промчался по опустевшим улицам Юшуни. Оставив в городке небольшой отряд, он продолжил гнать остатки отступавших конников Барбовича.

Каретников вернулся на поле боя. Здесь тоже стояли телеги и санитарные кибитки. Хозяйственники выискивали и собирали военное добро: сабли, оружие, патроны, конскую упряжь, словом, всё, что могло ещё пригодиться в их хлопотном военном хозяйстве.

Остальные махновцы из похоронной команды подбирали своих убитых, санитарам передавали раненых.

— Скилькы убитых? — спросил Каретников.

— Пока четырнадцать.

— Раненых?

— Тяжелых больше двадцати.

Перед Каретниковым едва ли не на версту — на расстояние, которое занимали на поле тачанки, — растянулся зловещий вал из убитых и раненых людей и коней. Этот вал ещё подавал признаки жизни, он ещё шевелился. Тяжело хрипели и тоскливо ржали искалеченные лошади, стонали раненые белогвардейцы. У кого хватало сил, тот ещё пытался выбраться из этой кучи и, подняв руки, просил о помощи.

Раненых постепенно набралось человек пятьдесят, они с трудом держались на ногах и нуждались в перевязке. Они сидели на куче соломы, и возле них суетились махновские санитары в окровавленных халатах, надетых поверх шинелей и полушубков.

И здесь, как и на поле боя у Миронова, носились в поисках своих хозяев выжившие в этом бою кони. Они не понимали, что произошло, и испуганно бродили вокруг этого страшного места. Должно быть, они ещё надеялись отыскать своих хозяев. Лошадиные копыта были окрашены в красный цвет. Мерзлая земля не впитывала кровь, она тонкими ручейками растекалась по полю и, остывая, замерзала. Кони копытами ступали в кровавые лужи.

Каретников в сопровождении нескольких командиров прошел по полю боя, почти вплотную подошел к этому стонущему шевелящемуся валу. Кольцов был с ними.

— Всех легкораненых перевяжить и пускай идуть до своих, тяжелых… — Каретников замялся.

Тяжелораненых противников махновцы, как правило, расстреливали. Незачем переводить на них медикаменты — считали они.

— Всем тяжело раненным оказать медицинскую помощь! — Быть может, впервые за все дни пребывания в Повстанческой армии, Кольцов сказал это в приказном тоне: — Повторяю! Всем!

Каретников поднял на него удивленные глаза:

— Шо-то ты, комиссар, слишком подобрел. Война ще не кончилась, и все белогвардейцы пока шо для меня враги.

— Они раненые и нуждаются в помощи. А враги они или нет, разбираться не нам с тобой, Семен Никитич! — всё так же твердо сказал Кольцов.

— А поить-кормить хто их будет? Харчей у меня и на своих не хватает!

— Ходячих — отпустим, а лежачих пока прокормим. А потом разберемся, кто они есть. Не все же они враги. Да и не с кем им уже больше воевать. Война кончается.

— Не понимаю тебя, комиссар.

— Что тебе непонятно? Половину мужиков война в стране выбила. Кто хлеб будет сеять, кто детей будет рожать? А Россия, она — как в той сказке: от одной до другой границы тыщу дней скачи — не доскачешь.

— Ну, нехай будет по-твоему, — неохотно согласился Каретников.

А над полем всё ещё стоял лошадиный храп и стон. Раненых извлекали из-под завалов мертвых тел. Растревоженные кони, видя людей, тоже просили о помощи.

— Голиков, хоть раненых коней постреляйте, шоб не мучились! — приказал Каретников и скосил глаза на Кольцова. — Надеюсь, тут комиссар не станет возражать.

— Не возражаю.

— Не можу! — покачал головой начальник разведки. — Ни скотыну, ни людыну.

— Я ж только шо бачив, як ты двох «дроздов» зарубав, — сказал Каретников.

— То — в бою. В бою можу, дуже у меня тогда багато ненависти. А так я курыцю не зарежу. Он Гаврюху Трояна пошлить, той дуже любе стрелять.

Откуда-то издалека донеслось:

— Пятнадцатый!

Трое похоронщиков стояли возле убитого.

— Может, хто с беляков? — спросил командир пехотной группы Петренко.

— По одежи — наш! — выкрикнули издалека. Каретников и все, его сопровождающие, направились туда.

Волосы убитого были в крови, и на его шинели на спине все ещё медленно расползалось кровавое пятно.

Несколько махновцев осторожно перевернули мертвого. Удар вражеской сабли пришелся возле шеи. Струя крови омыла подбородок, а лицо осталось чистое, не окровавленное. Голубые глаза неподвижно смотрели в по-весеннему чистое голубое небо.

— Мишка!… Черниговский!… — с печальным удивлением тяжело выдохнул Каретников. И обернулся, позвал: — Комиссар!

— Я здесь, — тихо отозвался Кольцов.

— Як же это, комиссар? Он же до тебя был приставленный. Зачем отпустил?