Книга Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви - Николай Чадович

– Не дам, – повторил Жмуркин и на всякий случай отодвинулся вместе с креслом подальше.

– Дай! – Пронзительно взвизгнув, Вершков рухнул на колени. – Христом-богом заклинаю! Ты человек или нет?

– Человек. Потому и не дам. Хватит на сегодня.

– Дракон ты, а не человек! Гад легавый! – Он схватил со стола тупой столовый нож, но Завитков безо всякого труда пресек эту вооруженную вылазку. – Все! – закрыв лицо руками, простонал Вершков. – Император страны фантазий низложен! Делайте теперь что хотите! Делите мое наследство! Рвите на части! Где место изгнания, предназначенное мне? Хочу тишины и покоя! Не нужен мне берег турецкий! И Африка мне не нужна! Только полюс! Только Северный полюс! Хочу к белым медведям! Лишь они одни могут оценить мою печаль!

Тем не менее Косте пришлось раскошелиться. Деньги потребовались на такси. Доставить Вершкова в Дом литераторов иным способом не представлялось возможным. Идти-то он мог, но не хотел – при первой же возможности кулем валился на землю, а когда его пытались поднять, поджимал ноги.

Изрядно намучившись, Вершкова запихнули на заднее сиденье машины, и водитель, сразу оценивший состояние пассажиров, потребовал деньги вперед. Такса до Дома литераторов, находившегося от них на таком расстоянии, что можно было узнать людей, загоравших на балконах, составляла пять рублей. За эти деньги Костя мог бы объехать свой родной город по периметру. Что поделаешь – на курорте свои законы и свои цены!

Правда, по пути они сделали еще одно благое дело – подобрали адепта здорового образа жизни Гофмана-Разумова. Он весь был залеплен свежим пластырем и разрисован зеленкой.

Как оказалось, плавая в зоне прибоя, Гофман-Разумов имел неосторожность приблизиться к молу, прикрывавшему акваторию порта от разгула морской стихии. Здесь сильная волна швырнула его на ребристые бетонные плиты.

К счастью, спасатели подоспели вовремя и не только откачали незадачливого пловца, но и оказали ему первую медицинскую помощь.

Выслушав печальную историю, случившуюся с обладателем пусть и крохотного, но законного места на карте страны фантазий, Костя пожелал ему и в дальнейшем строго придерживаться принципов здорового образа жизни.

Глава 10На дыбе

Едва только началось первое рабочее заседание семинара, как сразу выяснилось, что его ряды понесли ощутимые потери. И дело было не только в Вершкове, спавшем непробудным сном, и не в Гофмане-Разумове, стеснявшемся показаться на людях.

Украинец Захаренко, безосновательно причисленный к потомкам гетмана Мазепы, влюбился столь молниеносно и страстно, что, махнув рукой на писательское ремесло, с головой ушел в предсвадебные хлопоты.

Мендельсона накануне избили и ограбили на пляже. (Непонятно только было, что он делал там ночью – не загорал же!)

Еще трое человек слегли с болезнью, имевшей разные симптомы, но проистекавшей из того же источника, что и недуг Вершкова.

Восвояси отправился крупный армянский писатель, чью фамилию, начинавшуюся на сплошные согласные – то ли «Мкн…», то ли «Мнк…» – никто не мог толком выговорить и которого для удобства переименовали в «Манкурта». На семинар он явился за собственный счет, в сопровождении переводчика, секретаря и референта, однако, не встретив к себе должного уважения, смертельно обиделся.

Оставшиеся в строю семинаристы вновь собрались в конференц-зале. На этот раз здесь царила вполне непринужденная обстановка. Среди рядовых членов ТОРФа в вольных позах разместились руководители. Отсутствовали только Савлов (по неизвестной причине) и Катька, недолюбливавшая любые массовые мероприятия.

Поскольку на предварительное ознакомление с произведениями, представленными на семинар, требовалось какое-то время, решено было для затравки обсудить авторов, работавших в жанре малой формы. Свои рассказики они могли зачитать и сами.

Таковых оказалось немного (в их число входил и некто Кронштейн, в миру – Костя Жмуркин). Основная масса начинающих фантастов почему-то отдавала предпочтение масштабным вещам – романам, пьесам, трилогиям.

Рекорд в этом смысле поставил майор-пограничник, прибывший откуда-то с восточных рубежей нашей родины. Рукопись своей эпопеи он привез в двух объемистых чемоданах, и, хотя ее страницы не были пронумерованы, по прикидкам дотошного Балахонова, это составляло не меньше шестисот печатных листов, то есть больше, чем написали за свою жизнь Гоголь и Булгаков, вместе взятые.

Первой жертвой литературного садизма суждено было оказаться Бармалею.

Предупредив, что это авторский перевод с литовского, он хорошо поставленным голосом и почти без акцента прочитал короткий рассказ, называвшийся «Случай вблизи моста через реку Нямунас».

Речь там шла о молодой литовской паре, решившей провести очередной уик-энд в уединенном месте у реки. Дело происходило в наши дни, хотя некоторые реалии пикника (например, давно снятый с производства транзистор «Селга») выглядели анахронизмом.

Когда стемнело, небо осветили зарницы и раздался гул, который герои рассказа сначала приняли за отзвуки далекой грозы. Внезапно из мрака появился окровавленный человек в красноармейской форме, с автоматом «ППШ» на груди.

Вежливо поздоровавшись, он назвался полковым разведчиком, которому необходимо срочно найти переправу через полноводный Нямунас, поскольку единственный в этих краях мост взорвали отступающие фашисты. Выглядел разведчик вполне естественно, хотя звезды и просвечивали сквозь его тело.

Молодожены, конечно же, поняли всю важность момента и указали призрачному разведчику хорошо им известный брод.

Поблагодарив их, пришелец из прошлого сгинул. Сразу погасли зарницы и стих далекий тревожный гул.

Парень и девушка сочли это происшествие чем-то вроде сна или бреда. Но, проснувшись наутро, обнаружили возле своего костра помятую солдатскую фляжку и букет полевых цветов, явно не соответствующих сезону.

На вкус Кости, рассказ был так себе – обычный литературный ширпотреб, предназначенный не для читателей, а для редактора и цензора. Об этом он откровенно сказал Бармалею, сидевшему на один ряд впереди. (Вот только можно ли считать откровенными слова, сказанные на ухо?) Тот лукаво улыбнулся и кивнул.

Топтыгин, сидевший лицом к залу, а следовательно, имевший здесь особые права, предложил приступить к обсуждению.

Однако семинаристы почему-то помалкивали, сдержанно перешептываясь между собой… В конце концов кто-то неуверенно произнес:

– Мне это напоминает Амброуза Бирса. Есть у него похожий рассказик.

– Ты имеешь в виду «Случай на мосту через Совиный ручей»? – сразу оживился всезнайка Балахонов. – Нет, тут другое… Вот у Борхеса сходные мотивы встречаются.

Опять воцарилась неловкая тишина, которую, жизнерадостно улыбаясь, нарушил Топтыгин:

– Коллеги! Волшебники и волшебницы! Мы собрались здесь не для того, чтобы отыскивать сомнительные аналогии. Такова уж природа литературы, что настоящее не может существовать в отрыве от прошлого. В конце концов даже великий Шекспир использовал чужие сюжеты. Аналогии, параллели, вечные образы и сознательные заимствования при желании можно обнаружить в любом произведении, даже столь популярном, как роман Самозванцева «Арктическая мечта». Дело не в этом. Сейчас мы должны оценить язык, стиль, фабулу произведения. Способность автора строить сюжет, выписывать характеры и развивать интригу. В этом плане просто неуместно упоминание реакционного писателя Борхеса, скомпрометировавшего себя связями с олигархами и сионистами… Итак, кто желает высказаться?