Книга Разведывательная деятельность офицеров российского Генерального штаба на восточных окраинах империи во второй половине XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова) - Сергей Эдуардович Зверев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В этот вечер я провел исключительно и приятно время. Все дочери (младшей было 17 лет, а самой старшей и замужней 25) выглядели цветущими, здоровыми и привлекательными, а главное, жизнерадостными. Старик был давно вдовцом, дочери воспитывались в институтах и теперь, наконец, соединилась вся семья, так как муж старшей их них служил на Закаспийской железной дороге. Много я видел уже в своей жизни красивых девушек, но такой красавицы, какою была вторая дочь (Лидия Николаевна), я еще не встречал. В ней сочетались в высшем порядке все лучшие стороны польской крови отца и поэтическая прелесть красавицы матери-грузинки. Манера держать себя просто и с полным достоинством, дружеская приветливость и чудное выражение больших глаз меня совершенно очаровали. Она это сейчас же заметила и очень благосклонно приняла мое восхищение. Целую ночь я не мог спать: она, как живая, стояла передо мной. Семья эта в Тифлисе задержалась на 3 дня, чтобы отсюда по железной дороге на Баку, а затем на пароходе следовать в Закаспий. Только в последний день перед их отъездом я зашел в гостиницу, чтобы их проводить на вокзал, мечтая о том, что я опять поговорю с ней. Здесь я застал у них зятя (мужа старшей сестры) и красавца-инженера, которого старик Н.П. представил мне как жениха его второй дочери Лидии… Страшно сознаться, но я готов был упасть в обморок от такой неожиданности… А я-то в своих мечтах за это время улетел далеко, далеко. И все мои мечты сразу разлетелись, как дым. Слезы, вероятно, засверкали в моих глазах, потому что Л.Н. смущенно отвернулась. Пересилив себя и стараясь быть любезным в своем поздравлении, я скоро откланялся, а на вокзал приехал только к отходу поезда, когда все уже были в вагонах, прощаясь из окон с провожающими их друзьями. Мне был послан грустный, но благодарный взгляд из чудных очей, который я долго не мог забыть. Этот маленький эпизод окончательно оттолкнул меня от развлечений в «Кружке», и я с головой ушел в свою работу, стараясь как можно скорее ее закончить.
Николай Петрович Линевич
Как-то, сидя вечером у окна своей квартиры в сумерках, я услышал пение: очень приятного тембра баритон с чувством и понятием в музыке (а на юге много певцов!) пел романс Пасхалова «Нет, за тебя молиться я не мог»[114]. Это пение потрясло меня, ударив по самой чувствительной струне моего организма, вообще, с сильно взвинченными нервами. Не успокоился я в последующие дни до тех пор, пока не разыскал этот романс и не выучился его петь. Он мне доставлял большое утешение. Зашел как-то меня проведать во время моей работы мой товарищ по штабу (подполковник Коссаговский[115]) и рассказал, между прочим, следующую историю. Один его хороший знакомый, казачий офицер (кабардинский князь), очень вспыльчивый и горячий по натуре, был на словах оскорблен грубым выговором наказным атаманом своего войска, а в ответ на это побил своего начальника при всех, за что теперь осужден в Сибирь с лишением всех прав состояния. Заключенный в пересыльную тюрьму наравне с другими каторжниками, он письмом просил свою любовницу, молодую казачку, быть у моего товарища (подпол[ковни]ка К[оссаговск] ого) и просить его содействия для устройства свидания между ним, осужденным, и его любовницей, которую не хотели допускать к нему. Казачка едва сдерживала слезы от горя, передавая Кос[саговско]му просьбу и письмо заключенного.
– А вы, может быть, с ним поедете в Сибирь? – спросил ее К[оссаговск]ий.
– А то как же! – совершенно просто ответила казачка. – Да разве можно теперь его оставить?! Ведь он без меня там пропадет!
Товарищ, конечно, все сделал, чтобы состоялось это свидание, и, под сильным впечатлением факта такой сильной и дивной любви, шел поделиться со мною. Меня это глубоко растрогало, и я немедленно записал этот рассказ в своем дневнике. Вот она, настоящая, неподдельная, искренняя женская любовь, которой держится род людской!!!
Владимир Андреевич Косоговский
Продолжаю упорно работать, но жара, духота и какое-то привходящее унылое настроение не дают желательного мне успеха. Перестав посещать клубные развлечения, я все-таки 8/VII 90 г. вспомнил, что это день моего Ангела. Обдумав свое положение, ясно сознаю, что успех работы кроется не в количестве затраченного на нее времени, а в умении располагать этим последним. Узнав, что в «Кружке» устраивается специальный детский вечер, я бросил работу и пошел в «Кружок». Здесь я сразу почувствовал, что получил то, чего мне недоставало. Исчезли всякие унылые мысли, и я среди детей нашел полную отраду своего сердцу, наблюдая с наслаждением это неподдельное и ничем не отравленное веселье, которое в наше время встречается только у детей.
Упорно работая, я мало теперь где-либо бывал, но меня все-таки навещали интересные люди, делясь со мною своими впечатлениями. Зашел недавно старый знакомый, есаул Маковкин[116], который провел в Персии 10 лет инструктором персидской казачьей бригады. Сравнивая то, что я видел сам с тем, что слышал от него, думаю, что никогда Персия не способна будет на что-либо самостоятельно враждебное против России, а если и решится, то лишь в роли манекена, который будут искусственно оживлять и двигать англичане или немцы.
Зашел ко мне также и известный мировой писатель Ф.А. Байков[117], только что возвратившийся из своей поездки на Кедабский медный рудник. По его словам, это сплошной участок Германии, перенесенный целиком на Кавказ. Служащие – прусские подданные; язык – немецкий, на котором говорят даже рабочие персы и татары. Словом, по мнению Ф.А., не мы, русские, вводим культуру и прогресс в край, а иностранцы, и нечего поэтому удивляться сепаратистским наклонностям просвещенной части туземного общества, ожидающего веяния цивилизации от Запада, но не от нас.
Марья Гавриловна Савина
В августе, во второй его половине, прибыла на гастроли на короткое время на
