Книга Артефакт с темным прошлым - Алексей Макеев

расскажут, что произошло утром.

Федя, не меняя положение, не поднимая глаз, ухватил карандаш со стола и начал быстро-быстро выводить линию за линией на пустом, приколотом перед ним листе. В такт движениям он зашептал:

– Номер один, номер один, номер один.

«Номер один, наверное, потому что мужчина самый первый появляется на улице утром, еще до того как в метро начинает спускаться толпа людей. Федя считает людей, которые появляются на улице, и присваивает им номера», – догадался опер.

За несколько минут под карандашом на листе возник вход в метро, затем на ступенях посреди пустой улицы появился нарисованный мужчина, спиной ко входу, широко расставивший ноги. Крупное скуластое лицо с небольшими щелями глаз, футболка, джинсы, удлиненная стильная парка, длинные волосы собраны в хвостик на затылке, а кисти покрывают татуировки. «Он ведь видел парня и летом, когда у одежды были короткие рукава», – подумал Лев. Вслух попросил аутиста:

– Федя, нарисуй мне, пожалуйста, татуировки этого парня, все, что ты смог рассмотреть. Рисунки на его теле.

Он только закончил фразу, как карандаш заплясал на чистом листе, аутист принялся прорисовывать отдельные части тела с рисунками на коже. Змея, обвивающая кинжал, две рыбы, что сложились в круг и вцепились друг другу в хвосты, вытянулись на предплечьях; огромный паук с круглым брюхом растопырил свои ноги на шее; на костяшках пальцев расположились ноты.

– Спасибо, Федя, ты мне очень помог.

Парень застыл с карандашом в руках, даже не поворачивая головы в сторону гостя. Казалось, что он никого не слышал и не видел – ни матери, ни оперуполномоченного, но Лев Иванович теперь точно знал, что парень все видит и понимает. Женщина ласково дотронулась до рукава куртки опера:

– Спасибо, что зашли к нам. Кажется, вы его успокоили, перестал кричать и беспокоиться.

Гуров забрал с собой рисунки, распрощался с необычной семьей и направился наконец в больницу на встречу с Игорем Громовым. В метро он, предъявив служебное удостоверение, расспросил служащую, что следила за турникетами из маленькой будочки. Показал ей портрет, нарисованный Федором, но женщина лишь покачала головой:

– Что вы, тут сотни тысяч людей, разве можно кого-то запомнить. Да и некогда мне на лица смотреть, я на сумки и рюкзаки подозрительные больше внимание обращаю.

– Он один заходит сюда и выходит наружу очень рано утром, когда еще улица пуста, примерно в пять утра.

– Это невозможно, – покачала головой служащая. – Метро открывается для посетителей только в 5:30, а до этого входные двери закрыты.

– Может быть, он заходит самый первый сразу после открытия дверей, – предположил Лев.

Служащая снова возразила:

– Да тут к пяти утра уже толпа стоит, вот поверьте мне. Еще и по дверям стучат полчаса, чтобы открыли пораньше. Правда, у нас с этим строго, хоть и холодно на улице, двери открываем ровно по графику. Ни минутой раньше. Здесь не кафе, чтобы погреться. Автобусы еще не ходят, поэтому уже на первом поезде едут несколько десятков человек, другого варианта у них нет. Если бы был ваш раскрашенный среди них, то тогда запомнила бы. Но точно скажу, не было такого среди первых постоянных пассажиров.

В метро Лев занял свободное место и с головой ушел в размышления под равномерный такт поезда: «Что же делал парень у входа с буковой «М»? Зачем он спускался так рано, до начала работы станции, вниз по ступеням, но никуда не ехал? Проверить банкоматы или кофейные автоматы, открыть киоск с едой? Для этого еще рано, покупателей нет, да и двери со стороны улицы закрыты. От начала спуска до дверей метрополитена ведут вниз 10–12 ступеней, стены выложены плитами керамогранита, никаких ящиков, щелей, где можно что-то спрятать или положить». Он будто детскую головоломку крутил непонятную ситуацию, досадуя на себя, что не может найти разгадку странного поведения парня в татуировках. Поэтому решил, что после больницы пройдется по той стороне улицы, как шел на рисунках Федора каждое утро странный прохожий, и найдет, откуда тот возвращался в такое время. Судя по неформальной внешности и по времени, парень мог быть работником какого-то круглосуточного заведения, расположенного неподалеку. Пятница, суббота, воскресенье – что, если в эти дни он возвращается пешком домой после ночной смены? Так что, скорее всего, работает барменом, официантом или поваром в одном из баров, ресторанов поблизости. Лев открыл карту и внимательно изучил время работы всех кафе, ресторанов, баров, кофеен на широкой улице длиною в три квартала, дальше пяти километров уже не стоит углубляться, слишком большое расстояние, его не стал бы проходить пешком человек после рабочей ночи. Круглосуточных заведений оказалось всего лишь пять штук. «Ну, не так уж много, за вечер этого загадочного гуляку точно найду», – обрадовался опер и поспешил к выходу, приятный голос в динамиках уже объявил его остановку.

* * *

В больнице облаченный в белый халат оперуполномоченный поднялся на второй этаж, где в отдельной палате лежал вчерашний стрелок. При свете дня, без шикарного костюма и пальто, вид у Громова был совсем несчастный. Красные маленькие глазки, редкая щетина, расцарапанные во время падения скулы. Жиденькие волосы висели прядями, не скрывая теперь большую лысину во всю голову, мелкие, напоминающие крысиную мордочку черты лица были искривлены в недовольной гримасе. На вежливое приветствие оперативника он ответил нервным дерганьем головы и сразу нетерпеливо принялся расспрашивать:

– Ну что, зацепки есть? Нашли эту тварь?

– Будут после того, как расскажете всю историю с самого начала. Я так понимаю, вы, скорее всего, знаете, кто украл у вас деньги.

– Скорее всего? – иронично фыркнул чиновник. – Да я точно знаю, кто украл эти деньги. Эта тварь, продажная девка, которая обманула меня, притворилась невинной овечкой, а сама опоила меня какой-то гадостью! Я чуть не умер в этой жуткой больнице, только сейчас убрали капельницу! Денег нет, и не только моих, часть этих денег для закупки оборудования в детский дом, где господин Вершинин является главным спонсором. В конце недели будет торжественное вручение подарков сиротам, приедут журналисты. Разразится жуткий скандал! И все из-за этой дряни!

Гуров подождал, пока мужчина успокоится. Опытный опер точно знал, что после волны гнева начинается новая стадия – мольбы, просьбы о помощи и раскаяние. Чем дольше многозначительно молчишь, тем больше нервничает человек и теряет осторожность, рассказывая факты, которые старался утаить. Так произошло и сейчас, под внимательным взглядом Гурова мужчина заметался по больничной кровати:

– Да-да, конечно, я сам идиот, повелся на всю эту невинность и простоту. Она ведь совсем не похожа на всех этих девиц, что шляются по барам и