Книга Суровое испытание - Кон Джиён
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Голос Со Юджин заглушали хлопки полощущегося на ветру тента. Она стучала зубами от холода. Кан Инхо через окно заглянул в комнату: жена и Сэми спали. Тепло там, и холод здесь, свет там, и мрак здесь. Существовало явное разделение.
— Прямо сейчас не получится, а перед рассветом подтянусь. Ты чего так дрожишь? Не трусь! Ты же у нас… отважная!
— Правда? Я на самом деле такая? А мне всегда казалось, что я страшная трусиха, — задорно откликнулась Со Юджин. — Просто, если честно, ночь сегодня просто ледяная. Ладно, ты приезжай, только обязательно!
— Приеду. Чуть припозднюсь, но буду. Жди.
В ответ она хохотнула:
— Точно. Кто у нас хоть и опаздывал, но ни разу не пропускал? Ну конечно, это наш Кан Инхо!
Любимая жена,
кажется, это первое письмо тебе со времен моей командировки в Китай — со времен, когда наши отношения были полны романтики. С чего же начать? С Муджина, с тумана, а может, с надежды или нового меня, которого я нашел в муджинском тумане?
Я приехал сюда, похожий на раненого зверя, которого выплюнули огромный мегаполис, вся капиталистическая система, не сумев переварить. Подавленный, с блуждающим взглядом, я озирался по сторонам в поисках крох для пропитания. Но дети, которых я должен был учить, и все эти события что-то пробудили во мне. Как бы это выразить? Жажду справедливости, тягу к чему-то светлому и более высокому… Впервые в жизни я вдруг обнаружил, что стараюсь не ради денег, не ради удовольствия, а ради чего-то такого, что даже порой причиняет мне боль. И, к своему изумлению и радости, я каждой клеточкой своего тела осознал, что я — человеческое существо, и больше того: личность, достойная уважения. Такое произошло со мной впервые, и это был бесценнейший опыт, ведь я понял кое-что еще: те качества, что таились во мне, — любовь и уважение к самому себе — проявились, когда я осознал себя неравнодушным к чьей-то судьбе и готовым бороться за ближнего. И как человек, достойный уважения, я ощутил насущную необходимость вступить в противоборство с теми, кто втаптывает в грязь столь же достойных, но беззащитных людей. И это было необычайно важным открытием для меня. И оттого не столько ради других, а сколько ради самого себя я непременно хочу завершить начатое. А когда я смогу убедиться, что дети спокойно учатся, больше не подвергаясь издевательствам, все эти испытания останутся в памяти красивым воспоминанием.
Мама Сэми! Мне жаль, что я не смог сразу тебе сказать, что путь, на который я вступил, — это верный курс и для нашей семьи. Не знаю, поверишь ли, если скажу, что делаю это ради Сэми? Спасибо за предложение поработать в Китае. И пожалуйста, передай мои извинения своему кузену.
Пойми меня, если сейчас я отсюда уеду, то навсегда останусь побитым зверенышем — подлым насильником своей ученицы; тем, кто приехал в Муджин с единственной целью: заработать на хлеб. А поскольку меня уволили, мне снова предстоит блуждать в поисках пропитания. И тогда я стану не просто неудачником, выплюнутым обществом благоденствия на обочину жизни но еще и трусом, бежавшим от варваров и поверженным на землю. Не знаю, поймешь ли ты меня, но если я брошу все и вернусь домой, то, даже заработав миллиарды, скорей всего, буду несчастен всю жизнь.
Любимая моя! Сегодня на рассвете придут демонтировать тент, где мы занимаемся с детьми. Все ученики уже там. Те самые истоптанные и израненные дети, над которыми жестоко надругались и которые только-только начали приходить в себя и восстанавливаться. Они для меня уже не чужие, как и наша Сэми. А еще там мои коллеги, которые для меня так же важны, как и ты.
Когда ты проснешься, меня, вероятно, не будет рядом. Вместе с Сэми поезжайте в Сеул и дожидайтесь меня. Это не протянется долго. Я обещаю тебе, что вернусь к вам гораздо лучшим и надежным мужем и отцом.
Мать Сэми! Я хоть и не супермен, размахивающий флагом, но и не последний мерзавец, способный бросить детей на растерзание псам. Этому меня научил Муджин. Я верю, что ты позволишь мне отстоять мою последнюю гордость. Прошу, поверь мне!
Любящий тебя муж.
Он положил письмо в изголовье кровати и при слабом свете фонаря, пробивающемся из окна, вгляделся в лицо Сэми. В детстве она походила на него, а сейчас явно начали проступать черты матери.
— Не спишь? — сквозь сон пробормотала жена.
— Ага. Но ты спи. Мне кое-что надо доделать.
— Обними меня! Мне приснился странный сон, — попросила жена, совсем как раньше, когда о Муджине никто и не помышлял.
Тронутый ее жалобным тоном, он пристроился к ней под одеяло. Жена прильнула к нему и обняла за шею. Похлопывая ее по спине, он посмотрел на листок в изголовье. Бумага во мраке точно сверлила его взглядом. Стекла в окнах дребезжали под порывами ветра. Казалось, письмо вторит им: он словно наяву слышал, как полощется на ветру полог палатки — тот самый звук, что доносился из трубки во время разговора с Со Юджин. Ветер все усиливался, температура падала. Некто спросил: «Неужто иного пути нет?» «Да, другого не дано!» — ответил он. И снова кто-то спросил: «Это действительно необходимо?» Он хотел ответить: «Ну конечно, а как же иначе!» Но веки его смежились.
Медленной поступью приближался студеный рассвет, укутанный в сизое манто.
— И чего им не спится, трезвонят и трезвонят? Кто это? В Муджине так принято? — раздраженно проворчала жена, возвращаясь из туалета, — похоже, из-за телефона ей так и не удалось толком поспать.
Кан Инхо схватил трубку. Со Юджин, Со Юджин, Со Юджин, Со Юджин, Со Юджин… Список непринятых вызовов был бесконечным. Однако после пяти пятнадцати звонки прекратились. Он даже представить не мог, что случилось после пяти пятнадцати. Небо за окном грозно хмурилось, ветер задувал нещадно, злобно хлестал деревья. Листва, не успевшая окраситься в цвета осени, из последних сил цеплялась за ветки, но, сдавшись на волю судьбы, облетала и вихрем носилась в воздухе. Послышался грохот — кажется, упал рекламный щит. Письмо по-прежнему лежало в изголовье кровати. Кан Инхо взял его и вышел на балкон. Ледяной, набрякший влагой ветер пробирал до костей. Кан Инхо прикурил и снова перечитал письмо. А потом порвал его. Буря подхватила невесомые клочки и стремительно унесла к облакам.
Тент был изорван, классная доска разбилась вдребезги. Под ударами дубинок дети валились на землю, пять человек арестовали. Секретарь Чхве Сухи по дороге на работу, увидев на месте тента огромную мусорную машину, покачала головой:
— Какое варварство. Отвратительно. Терпеть не могу.
Торжественная церемония, посвященная двадцативосьмилетию демократического движения в Муджине, должна была начаться в десять часов на площади перед мэрией. Инспектор Чан нервничал, получив донесение, что глухонемые, их родители и члены общественных организаций решили утром собраться у мэрии. Мероприятие обещало быть громким, прибудет сам премьер-министр, не говоря уже о многочисленных представителях СМИ, в том числе и с телевидения. Если разразится скандал, разумеется, о повышении в чине придется надолго забыть. И наверняка он окажется в черном списке нового начальника, недавно заступившего на должность. Тот при каждом удобном случае подчеркивал, что окончательно разорвет порочный круг коррупции. Понятно, что месяцев через шесть его пыл поутихнет, однако надо держать ухо востро.
