Книга Ночь Королей. Игра с судьбой - Стелла Так
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сегодня я видел, как она стояла передо мной. Белая игровая фигура. Ее имя было Чемпбелл. Я смотрел в ее глаза, а она смотрела в мои.
Даже сейчас я это слышу.
Кап, кап, кап.
Это была ее кровь – и одновременно моя душа. Они обе испачкали землю у наших ног. Я смотрел в ее глаза, а она смотрела в мои, и я взял нож и вонзил его ей между ребер.
Белый. Все стало белым. Ее красные губы, зеленые глаза, розовая кожа, все побелело, когда она застыла в камне.
Будет ли моя смерть выглядеть так же? Мама мною гордится.
Все мною гордятся. Я сделал первый ход.
Я улыбаюсь, я ем, я дышу… Я притворяюсь… Но я чувствую себя запятнанным, загрязненным. Я предал себя, выкинул на землю рядом с ее кровью и моей душой.
Почему? Почему я должен это делать?»
«Двадцатое июня.
Я принял решение. Я не буду играть. Меня не смущает то, что этого требует традиция. Мама говорит о последствиях, но последствия мне безразличны. Мне плевать на все, к чему меня принуждает проклятие.
Мама утверждает, что, если мы ослабнем, Честерфилд воспользуется этим. Думаю, под слабостью она подразумевает меня. Впрочем, неважно, что она думает. Я – Король, а она не более чем организатор на заднем плане. Директор Сент-Беррингтона. Чуть касаясь пальцами моего позвоночника, она шепчет мне, что я должен делать. Но я больше не слушаю. Если я должен быть слабым, чтобы никогда больше никого не ранить, чтобы никогда больше не убивать, то пусть так и будет».
«Двадцать первое июня.
Я чувствую себя таким же, как и раньше. Нет, скорее освобожденным. Я могу дышать. Я могу жить. Я могу гарантировать, что будут жить другие. И, может быть, когда я состарюсь и поседею, мне посчастливится заглянуть в лица членов своей семьи. Когда я умру, я увижу любовь, а не гримасу Белого Короля.
Пусть он посмеется надо мной. Пусть они все смеются надо мной!
Пусть мама проклинает меня. На мне уже лежит самое худшее проклятие. Что изменит еще одно? Они смеются и бранятся, а я… я, тем временем, спасаю все наши жизни, отказываясь играть.
Я плачу, но в то же время я полон надежды. Возможно? Возможно!»
«Двадцать третье июня.
Честерфилд теряет терпение. Я вижу это. Я вижу ЕЕ, вижу ЕГО. Его Кони и Ладьи патрулируют лес. Я слышу хрип их дыхания, хруст их шагов по земле.
Их сердца бьются так быстро, будто барабанная дробь, заставляющая содрогаться землю. Но я не выхожу, а Сент-Беррингтон они захватить не могут. Никто не выйдет на улицу. Никто из нас не будет играть, и этим я также заставляю вас остановиться.
Остановка – это хорошо. Неподвижность лучше смерти. Вот что я говорю себе. Что я говорю им всем.
Мне хотелось бы верить с такой же силой, с какой они действуют».
«Двадцать четвертое июня.
Идет непрерывный дождь. Дождь и ветер сильно сотрясают стены Сент-Беррингтона, гневно вонзают в него зубы.
Когда я закрываю глаза и прислушиваюсь, мне кажется, что я слышу, как они взывают ко мне. Они что-то говорят, что-то поют. Это колдовство? Мне все равно. Я не уступлю.
Я чувствую себя усталым и одновременно неспокойным. Мои мысли кружат в голове, будто бегут, ни на секунду не останавливаясь. И я слышу их голоса. Не понимаю, что они говорят, но я слышу их шепот, и я боюсь этого».
«Тридцатое июня.
Я в порядке.
Просто легкая лихорадка».
«Третье июля.
Мне не лучше. Лихорадка бушует в моем теле, грозя разорвать его на части. Я пытаюсь уснуть, перекатываюсь с одной стороны кровати на другую, но не могу… не могу… Голоса становятся громче. Они смеются надо мной, издеваются надо мной… А я? Я кричу! Чувствую, как у меня закипает мозг. От нестерпимого зуда я чешусь, но боль не исчезает.
Они смеются надо мной, они смеются так громко. Пусть они остановятся!»
«Восьмое июля.
Они так громко смеются. Пусть они остановятся! Они смеются надо мной. Они так громко смеются. Пусть они остановятся!
Пусть они остановятся! Пусть они остановятся! Пусть они остановятся!
Я знаю, что вы говорите. Я, наконец, услышал. А теперь уже я стал тем, кто смеется. Я смеюсь и смеюсь, и смеюсь. Это так просто. Почему я не видел этого раньше?
Я должен это сделать… Когда Честерфилд доберется до нас, они не найдут ничего, что можно уничтожить. Нет, голоса правы. Я – Король! Я! Я! Я!
Я хоть и не спасу их, но искуплю. Тогда им по крайней мере не нужно будет больше бояться.
Почему я понял это так поздно?
Я смеюсь. Я смеюсь. Я смеюсь.
И Раб поет вместе со мной. Раб освободит нас всех.
До этого времени на нас будет заклятье. На нас всех.
Голос поет, и я пою с ним:
Спать… Наконец я могу спать. Бьет полночь.
Я могу уйти».
– Карс!
Кот вздрогнул.
– Тунец, – пробормотал он.
– Карс, посмотри на это. Эти строки. Здесь упоминается Раб. Здесь упоминается обо мне.
Карс моргнул и зевнул.
– Я вижу.
Мое сердце колотилось так бешено, что на языке возник металлический привкус.
– Почему меня здесь упоминают? В этом дневнике сумасшедшего Короля. – Я сглотнула и от волнения чуть не выронила книгу.
– Ну да, это как раз то место, где упоминается Раб, – невозмутимо ответил Карс.
– Но я… Что означает Servus Eligat Colorem? – Карс посмотрел на строчки.
– Раб выбирает цвет, – перевел он.
– А это, здесь? – Я показала на второй фрагмент текста.
– Раб выбирает фигуру.
Я растерянно заморгала.
– А последнее?
– Решение завершает игру.
– Но ведь все это не имеет никакого смысла! Значит ли это, что слухи о Рабе – не более, чем бред сумасшедшего?
