Книга Какие большие зубки - Роуз Сабо

Он склонил голову набок, но не кинулся на меня. Через дыру в стене я полезла к нему в комнату. Согнувшись вдвое внутри стены, я притянула его голову к своей. В моих ладонях она превратилась в волчью. Я вздрогнула, но не отстранилась. И проговорила ему на ухо:

– Она что-то сделала с моим отцом. Думаю, она его убила. Он стал совсем другим. Больше похож на… марионетку.

Волчья пасть, принадлежавшая моему кузену, зарычала мне в ухо. Я чувствовала на шее вонь его дыхания. И сидела так тихо, как только могла. Он был похож на Миклоша; я знала, что, если дернусь, Рис разорвет меня на куски. Но тут его голова стала снова меняться у меня в руках, и он прошептал мне в ответ:

– Она его сама сотворила. Как ту тварь, что она притащила в дом, – сказал он. – Которая выглядела как человек, но не имела запаха.

Как только он это сказал, я поняла, что он прав. Я не видела, чтобы та острозубая женщина приходила в дом или покидала его. И она не говорила ничего, что не одобрила бы grand-mère. Она как будто не существовала.

– Как она это делает? – спросила я.

– Не знаю. Может, так же, как и ты.

– О чем ты говоришь?

– О том, что ты сделала с тем мальчиком, – сказал Рис. – В лесу. После чего бабушка отправила тебя подальше.

Я застыла.

– Я ничего с ним не делала, – возразила я. – Ничего. Он просто исчез.

– Нет, ты его проглотила. – Рис посмотрел на меня. – С дядей Майлзом она сделала то же самое?

– Нет! Не знаю. – Я невольно начала пятиться.

– Стой, – сказал он. – Стой, она и меня хочет сожрать? Ты же ей не позволишь, да?

– Разумеется, нет, – ответила я. По крайней мере, это я знала наверняка, хоть мне в тот миг и казалось, будто я вообще ничего не знаю. Что я наделала? – Мне надо подумать. Я вернусь позже.

– Обещаешь? – спросил он, но я уже двигала комод обратно. Закрыв дыру в стене, я прислонилась к комоду, тяжело дыша.

Он ошибается, уверяла я себя. Я никак не могла такое сотворить. Мальчик просто заблудился в лесу, а может, Рис или Лума убили его по ошибке, или просто со временем мои воспоминания исказились. Может, он убежал от нас и оказался в объятиях своего отца.

Может быть, может быть. Но мне нужно было убедиться. Я села на пол, закрыла лицо ладонями и, всхлипывая, попыталась вспомнить. Я плакала бесшумно и сама не знала, делаю ли это по привычке или для того, чтобы не разбудить grand-mère.

Той ночью луна светила сквозь ветви берез. Я вспомнила кузена Чарли и его сверкающие классические туфли. Когда Чарли жил с нами? Он приезжал на лето? Нет, это случилось еще до того, как Лузитания уехала. Она уехала как раз той ночью. Воспоминания постепенно возвращались ко мне.

Я заставила себя вспомнить сына банкира. Он бежал быстро, но все равно слишком медленно – местность была неровной. Задыхался от натуги, пыхтел так громко, что мы могли бы преследовать его по одному только звуку, даже если бы он не шумел, словно грузовик, ломающий ветки. Я вспомнила холодный ветер, бьющий мне в лицо, яркую луну и исступленную радость, когда Рис, Лума и я синхронно прыгнули на мальчишку.

Мне не нравилось вспоминать все это. Мне не хотелось этого помнить. Но – вот она я, энергичная, счастливая и очень-очень голодная. Я склонила голову к мальчику с таким ощущением, что, если я попытаюсь его хотя бы поцеловать, я его проглочу, и он останется со мной навечно, и тогда это чувство никогда меня не покинет.

Я провалилась туда, где был мальчик, и упала на кучу сосновых иголок, что была под ним. Мальчик исчез. А на меня навалилась жуткая усталость, тяжелая боль, сводящая челюсть.

– Тебе за это влетит, – сказал Чарли где-то у меня за спиной. А я обернулась и закричала на него, потому что знала, что он прав, что я это заслужила, но в то же время – я же ничего не сделала. По крайней мере, не нарочно.

Оказавшись снова у себя в спальне, я поняла, что не дышу. Несколько секунд я хватала ртом воздух, пытаясь надышаться вдоволь. Я залезла в кровать Лумы и завернулась в одеяла, пытаясь зацепиться за что-то реальное. И только тогда позволила себе подумать о Люси.

* * *

Когда мне было двенадцать, Люси Спенсер казалась мне самой красивой девочкой из всех, кого я когда-либо видела. У нее были рыжие пружинистые локоны, которые она стягивала ленточкой на затылке. Ее кожа была усыпана веснушками. Двигалась она грациозно и плавно, не считая моментов, когда играла в подвижные игры или участвовала в потасовках: тогда она внезапно становилась энергичной и яростной. Она казалась мне совершенством. Произведением искусства, завершенным и идеальным.

Люси перешла к нам из другой школы, поэтому поначалу мы с ней подружились. Она еще не знала, к какой компании присоединиться, поэтому присоединилась ко мне. Я к тому времени уже оставила попытки обзавестись подружками и скорее походила на мертвеца, который видит лишь то, что перед глазами, и делает только то, что велят.

Люси удалось на время это изменить.

Мы с ней шутили. Я научилась расчесывать ее кудряшки. Однажды на Рождество я приехала к ней в гости и познакомилась с ее семьей: со старшим братом, который поддразнивал ее за то, что мы с ней беспрестанно готовились к весенним экзаменам, с мамой, любительницей вышивать, с отцом, вице-президентом банка. И с бабушкой, которая ответила шокированным взглядом на мой вопрос, умеет ли она читать судьбу по таро.

Однажды ночью в ее комнате я сказала Люси, что люблю ее. Это вышло так внезапно, что я сама удивилась. И не знала, как бы забрать слова назад. Например, добавить: «Как сестру». Или: «Я имела в виду, что ты моя лучшая подруга». Но я не стала этого делать. Я позволила своим словам парить в темноте, а Люси вместо ответа перелезла через промежуток между нашими кроватями, обняла меня со спины и так и уснула. Я же не могла заснуть всю ночь, мое тело задеревенело, я боялась даже дышать: вдруг она проснется и передумает.

Когда в январе мы вернулись в школу, девочки начали потешаться над тем, как она ко мне привязалась. Сперва она сказала мне, что мы не должны вести себя как подруги на глазах у других. Потом сама начала надо мной подшучивать. Вскоре стало так, словно мы вообще никогда не были подругами.

За лето она выросла на два дюйма и стала неожиданно высокой. С каникул она вернулась с накрашенными помадой губами. Она начала разбалтывать всем, как я была в нее влюблена. Подала это так, будто она один-единственный раз решила из вежливости пригласить меня в гости, а я попыталась ночью влезть к ней в кровать, и она не знает, пыталась ли я чего-то этим добиться или же моя семья просто такая бедная, что мы все привыкли спать в одной постели.

– Моя семья богаче твоей, – сказала я самое глупое, что только можно было сказать.

В итоге в тот день, когда я ударила ее в живот, а она уставилась на меня со смесью изумления и боли на лице, я поняла: единственный способ вырваться из этой ловушки – это прекратить существовать, стать кем-то другим.