Книга Пожизненно. Цитадель в огне - Юрий Валин

Флотские сидели в тени и разглядывали пленника. Черноногий-чернорукий, должно быть, понимал, к чему дело идет, но стоял спокойно. «Жукозадый» вообще с достоинством был, этого не отнять. Впрочем, «жуком» и «мурашом» его обзывать было несправедливо. Гуманоид, конечно. Питался, в отличие от Фейки, вполне нормально — жрал все, что люди предлагали. Флотские голодом морить чернорукого не собирались — обычная порция пленнику полагалась, и он эту порцию исправно заглатывал. Интересно, а как у них желудок устроен? Надо бы дока спросить.

Доктор и вообще все лекарские сидели под соседней пальмой. Одобрявших казнь мураша здесь не было: Мин с Утбурдом считали, что гробить полезного носильщика — откровенная глупость, Дуллитл казни вообще не любил, поскольку ему частенько приходилось документально свидетельствовать смерть осужденного, а это довольно хлопотное дело. Но как справедливо заметила леди-целительница: «Жуки здешние — нам не родственники. Они — военные враги Флота. Флотским и решать».

Все смотрели на одинокого мураша. Даже мулы и ослы глазели. Лишь Фейка, уткнув треугольный подбородочек в коленки, как обычно, дремала. Она, собственно, и на ходу дремала, и на спине осла. Девчонке выделили Трехглазого. Все равно с мелкого мутанта никакого толку не было: стоило положить ему на спину полноценный тюк — ослик мгновенно впадал в ступор и замирал на месте. Даша и сама ему как-то напинала — да куда там, ни единой мысли в трехглазой башке, одно тупое возмущение. Вот зачем такого работника болотники держали? Тьфу, лучше не думать.

Но Фейку упрямец Трехглазый носить был готов. Во-первых, потому что девчонка легче любого вьюка, во-вторых… Имелась у Даши малоприятная и завистливая догадка, что Фейку кто угодно на спине потащит. Ибо стремительно выздоравливала бескрылая…

— Ну, так и как, бойцы? — пробурчал Лампус, почесывая щетинистую щеку. — До берега нам шагать недолго. Выходить на люди с этим тонколапым не след. Опозоримся. Решаем: щас или еще погодим?

— Что тут решать? — удивился Ужон, возясь с веревкой. — Чего тянуть? Сделаем, да и дело с концом. Дамы пусть погуляют и не сомневаются. Без всяких недостойных пыток обойдется. Как говаривал покойный командор, «по закону военного времени». То есть быстро и справедливо.

У Ужона в битве у Крабьего мыса погибли два брата и дядька, и особо раздумывать моряк не собирался.

Крючок сплюнул и кивнул.

Даша знала, что он у Крабьего схлопотал в локоть легкий мурашиный дротик. Наконечник кое-как выковыряли, но рука дурно сгибалась и ныла к дождю. Док, устами целительницы Эльвиры, прописал моряку травяные компрессы и довольно сложные упражнения для поврежденного сустава.

Вообще-то у всех флотских к «жукастым» имелся солидный счет. Пираты высказались поочередно, приговор был ясен, лишь у Крепа имелось дополнение, в том смысле, что повесить «кровоеда» можно и на берегу. В назидание.

— Вдоль берега сейчас корабли ходят. Кое-кто и с вида дохлого мураша обдрыщется, — заметил Лампус.

Моряки засмеялись — командир намекал на «хорьков лорда Усса», славных тем, что подошли к Крабьему, когда обескровленные армии уже прекратили битву.

Лампус мельком глянул на Бочечку, дрыхнувшую на своих мешках — шлюху он спрашивать, естественно, не собирался, и вопросительно уставился на лекарских. Соблюдал, значит, вежливость, мнением союзников интересовался.

— Ваш враг — вам решать, — хмуро сказала Эле.

Док вытер бритый череп и кивнул.

Мин пожал плечами. Взглянуть на повешенье по военному приговору он был не прочь, но вообще-то его совершенно иные мысли занимали.

— Я бы, парни, его до берега оставил, — сказал Утбурд. — Тащить лишний груз нам к чему? А тонконогий пусть еще пару дней подышит, солнцу порадуется. Насиделся в ямище-то. Вроде как малую радость заслужил.

— Это да, — согласился Лампус. — Жук крепкий попался, поуважать можно. Но ведь жук? Костяк, что скажешь? С Ашей-то понятно, она добросердечная.

— Я вообще против убийств, без которых обойтись можно, — сказала Даша. — Но в законах военного времени я ничего не понимаю.

— Оставили бы до берега, — пробормотал Костя. — Польза же. Или мы пару паек пожалеем?

— Да что уж там пайки, — вздохнул Лампус. — Мураш здоровый и выносливый. Истый боец, чего уж там. И башка на плечах есть. Все это уважения требует. Он ведь все понимает, даром что безъязыкий. И не по бойцовской совести его водить на привязи да мучить. Или сбежать попробует, или кровь из кого выжрать. Оно нам надо?

Спорить с последним было глупо.

Ужон с Крючком стали перекидывать веревку через дерево.

Тут Фейка вдруг встала и, не открывая глаз, побрела к мурашу. Встала перед ним, повернулась к отряду. Насекомовидный попытался ее оттолкнуть. Девочка уперлась, глаза открыла.

Глаза, огромные, нечеловечьи, казалось, весь полуденный пронзительно-голубой небосвод отражают.

— Оно и понятно, — помолчав, заметил Лампус. — Оба дарка, да еще в одной щели насиделись. Понятное дело. Надо бы девчушку увести.

— Так что, взять ее под мышку… — заворчал Крючок, но с места не двинулся.

Стояла Фейка, неестественно маленькая — по пояс нелепому мурашу, и такая… правильная. Соразмерная и идеальная, несмотря на так и не подогнанное платье из рубашки с нехорошими пятнами на правом боку. Шапочка грубо обрезанных волос, оказавшихся волнистыми, теперь светилась в солнечном свете всеми цветами радуги. Глаза огромные, наверное, ночные. Да и все такое возмутительно правильное, не детское, не женское, почти и не сексуальное. Ну, почти. Мин, бедняга, совсем того… А ведь она, наверное, даже не дарк. Чудилось мерцание за ее спиной. О крыльях оборванных флотские наверняка и не подозревали, но и им ведь что-то этакое чудилось… Волшебное.

Ужон в сердцах сплюнул.

— Да, — согласился Лампус. — Видать, погодить придется. Сейчас вздернем, и выйдет, как Ашка любит вопить, — «хамоватски».

— Хамски, — поправила Даша. — Только я не по этому поводу…

— Так тот самый повод и есть, — проворчал Крючок. — Вот верно говорят — «пойдешь с бабами, у хиток только и спохватишься».

Фейка сделала жест — благодарила. Доходчивая у нее жестикуляция. А улыбка еще доходчивее.

Даше самой захотелось сплюнуть. И зачем боги и природа такое вот изящество сотворяют? Смотришь, смотришь… Вот и Костя пялится. И ничего ведь не скажешь. Волшебство, оно такое…

А мураш стоял, прямой, замерший, словно ничего и не понимал. Железный чело… тьфу, насекомый. Тоже небось герой Муравейника.

* * *

— Я вообще ничего не понимаю. Дар этот проклятый, одно беспокойство…

Костя шел в арьергарде, Мин с ним. Никто не мешал, а поныть хотелось до невозможности. Кому же плакаться, как не маме-хозяйке? Понятно, и доку, поскольку вопрос напрямую со здоровьем связан. Серобок тоже слушал и сочувствовал — он вообще для мула уродился весьма разумным.