Книга Владыки Земли - Сергей Волков

— Эй, Пыря! Слышь ты, бродило, тебе говорю! — Луня шагнул вперед, вынимая из ножен меч: — Ну-ка вставай давай, хватит воду мутить!

Пыря замер, потом медленно повернул голову, глянул через худое плечо, и Луня увидал сморщенную, как у старушенки, рожицу с длинным кривым носом и маленькими блестящими глазками цвета застоявшегося болота. «Эх-ма, кабы не нелюдь это оказался!», — со страхом подумал Луня, но виду не показал, а сдвинув грозно брови, поднял меч:

— Вставай, говорю! И пошли, допрос тебе держать будем — кто таков, и чего тут делаешь.

— Чего делаю, чего делаю… Сам про то знаю, сам понимаю, никому не скажу, никому не расскажу. Х-р-р! — Пыря, проворно повернувшись и с опаской косясь на Лунин меч, забормотал, заюлил, шмыгая носом, потряс руками, вытер их о подол своей грязной рубахи и вдруг бросился в камыши, расплескивая воду и грязь.

— Стой, поганка! — Луня выхватил лук, наложил стрелу, прицелился в мелькавшую меж зеленых камышей спину: — Стой, говорю, а то стрелю, не пожалею!

Пыря, убегая, оглянулся, увидал в руках у Луни лук, и остановился, тяжело дыша. Потом противно заскулил, точно побитая собака, и повесив голову, зашлепал назад, подвывая:

— Пыря слабенек, Пыря маленек. Пырю каждый забижает, и пинает, и кусает. Пожалей Пырюшку, отпусти на волюшку. Х-р-р!

Луня ремнем крепко смотал худые руки чудного бродилы за спиной и ткнул кулаком:

— Шагай давай! Там поглядим, каков ты есть слабенек да маленек. И не балуй, жалеть не буду!

* * *

Сперва Пыря отказался говорить. Он сидел на траве, хныкал, подвывал, плакался, жалобил Руну, взывал ко всем добрым чувствам в душах путников, просил его отпустить, не казнить, не мучить, и Зугур, который вернулся раньше Луни и принес трех зайцев и облезлую весеннюю лису («Не для прибытку, с дуру стрельнул, да попал!»), не выдержав, огрел бродилу кулаком по шее:

— Да заткнись ты, выло хреново! Никто тебя не казнит, а вот если хлебало свое не закроешь, то я тебя точно так отделаю, что забудешь, как слова говорятся!

Пыря заверещал, точно раненый заяц, отполз в сторонку и затих, бросая на путников злобные взгляды из-под жиденьких, спутанных волос, падавших ему на лицо.

Луня рассказал, как и где он нашел бродилу, и про бормотания на счет «люденек с мешками» и Хозяина тоже не забыл упомянуть. Шык, разбуженный стонами и жалобами пленника, и сперва сердитый — разбудили, какого-то полузверька-полунелюдя притащили, вдруг развеселился, и глядя на скорчившегося на траве Пырю, спросил:

— Скажи-ка, Пыря, щучий брат, какого ты роду-племени?

— Сам знает, сам спрошает… — ответил Пыря, поворачивая к волхву заплаканное, грязное и замурзанное лицо.

— А скажи тогда, давно ль в здешних местах бродильничаешь? — не унимался Шык, хитровато поглядывая на Пырю.

— Давно, не давно, а высохло дерьмо. Ходил-бродил, никого не спросил. Сам жив, другим не мешай, я тебя не знаю, и ты меня не знай! — ответил пленник, и Руна, обдиравшая зайцев в сторонке, захихикала над Пыриными складушками.

— Да чего ты его так спрашиваешь — кто, откуда, чего! — взъярился Зугур: — Врезать ему ножнами раз-другой, живо по-людский заговорит, паскудник!

— Погоди, погоди! — урезонил вагаса Шык: — Я сам с ним поговорю, вы все не встревайте. Ну, а коли не выйдет у нас разговора, тогда уж и врежешь!

Последние слова волхв нарочно сказал погромче, и Луня заметил, как Пыря сжался, вздрогнул и опасливо покосился на широкие и длинные ножны Зугурова меча, обтянутые толстой кожей и украшенные бронзовыми окованками.

Шык подсел поближе к Пыре, выбрав, правда, местечко таким образом, чтобы ветер дул в сторону пленника — от бродилы сильно воняло козлом, видать, мыться он не любил, иль вообще не знал и не понимал, зачем это надо.

— Ну, Пыря, можа, сам поведаешь нам, кто ты, откуда и чего за нами догляд учиняешь? — спросил Шык, и добавил, помолчав: — Хошь, поклянусь, что не убьем мы тебя, и отпустим даже, коли всю правду скажешь?

Пыря недоверчиво посмотрел на волхва, потом пробормотал:

— Клянись-не клянись, а хошь — так удавись. Чем клянешься, чем закладешься? Ее закладай — тогда и спрошай.

И указал грязным пальцем на Руну. Луня подскочил к бродиле, замахнулся, Зугур, бормоча бранные слова, потянулся за мечом, но подошедшая Руна остановила мужиков, присела рядом с Пырей:

— Я сама за себя слово скажу! Я, дочь Груя и Свирги, жена Луни из Влесова городища, Руна-чародейка, говорю тебе, Пыря — коли расскажешь ты волхву Шыку все, что ему надобно узнать будет, то уйдешь отсюда живой и целый. И сытытй в придачу. А коли кто из мужей этих тронет тебя посля — я имя свое потеряю и навечно твой стану! Слово мое крепко и верно, и все слыхали его! Теперь будешь говорить?

Клятва именем считалась самой страшной и верной, и Луня только охнул, глядя на жену. Пыря же, не сводя зачарованных и испуганных глаз с Руны, судорожно сглотнул и кивнул:

— Буду говорить, слова буду лить, все расскажу, все обскажу. Хозяин дурной, голова с дырой, волхва хотел словить, чародейкой закусить. Хозяин Пырю не найдет, Пыря дальше уйдет. Х-р-р!

— Вот ведь тварь какая, от Хозяина отказался, как сморкнулся! — не выдержал Зугур, но Шык грозно глянул не него, и вагас умолк.

Луня тем временем наседал на Руну, втолковывая ей, что нельзя такими клятвами бросаться, а ну как этот лихоимец какую-нибудь пакость умудрит, и клятву исполнять придется?

— Не умудрит он ничего, ладушка! — Руна усмехнулась, взъерошила Лунин чуб: — Он вон какой, дрожит весь да думает, как бы только не лишили вы его жизни. Он все расскажет, а потом пусть идет на все четыре стороны. Даже если и приведет он кого по наши души, мы-то в Черный лес уйдем, там нас, ты верно тогда сказал, никто не достанет из мира этого…

Шык поначалу спрашивал Пырю, а потом перестал, лишь слушал, а говорок бродилы так и тек, так и струился, и о многих странных вещах узнавали путники…

* * *

Родился Пыря на родской земле, но где, и в чьем роду — он не помнил, потому что еще малым дитем умыкнули его во время набега корьские находчики. По дороге через Северные Бугры Пыря убег, перегрызя связывающие его ремни, и долго плутал по безлюдным и пустым Буграм, голодный и холодный, пока не прибился к маленькому племени, не племени даже, а семейству полудиких бродников, что кочевали по всей большой и дикой земле от Черного леса до родских лесов. Говорили эти люди на странной смеси родского, корьского, чудского и арского языков, ели, что придется, спали в шалашах или норах, вырытых в склонах холмов, охотились на мелкую и неопасную добычу, ловили рыбу, выкапывали коренья, жевали дикие травы.

Долго жил Пыря среди бродников, сколько, он и сам толком не знал. К родам сперва хотел вернуться, домой, но пока маленьким был, не пускали его, а когда подрос, то и охота прошла. Вольно бродить по земле, без хозяина и устава, делать, чего захочется, спать, где придется, есть, что земля пошлет — в этом, по словам Пыри, и есть настоящее счастье.