Книга Песни мертвого сновидца. Тератограф - Томас Лиготти

Он еще раз изучил приглашение, бездумно потер его между большим и указательным пальцами. Бумага имела очень странную текстуру — похожа на спрессованный лист смешанного с мылом пепла. Решив, однако, что долгих раздумий листовка не стоит, Трессор отшвырнул ее в сторону и продолжил свою бессонную прогулку. Но, прежде чем приглашение коснулось тротуара, какая-то буквально появившаяся из воздуха рука быстренько метнулась к листку и присвоила себе. Оглянувшись через плечо, Трессор так и не понял, кто же это был.

Позже в ту ночь он вернулся в здание с сияющими полукружиями окон. Войдя через парадную дверь, не запертую и никем не охраняемую, он проследовал по тихим пустым коридорам. Вдоль стен стояли светильники в виде тусклых светящихся сфер. Свернув за угол, Трессор внезапно столкнулся с черной пропастью, в которой, по мере того как его глаза привыкали к густому мраку, стала проступать освещенная лестница. После некоторого колебания он поднялся по ней — старые доски под его весом пели жалобную серенаду. Уже с первой ступеньки он различил тусклые огни где-то наверху — и, хоть у него и был шанс преспокойно развернуться и уйти, стал подниматься навстречу им. Однако, достигнув второго этажа, Трессор обнаружил, что тот ничем не отличается от первого… как и третий, как и все последующие. Поднявшись на самый верх, он прошелся по коридору и даже рискнул проверить несколько дверей.

Почти все комнаты за этими дверьми оказались темными и пустыми — лунный свет, сиявший через идеально вымытые окна, падал на голые, покрытые плесенью полы и стены без обоев. Готовый удалиться восвояси, Трессор вдруг заметил в конце коридора дверь со слабой желтой аурой, пробивавшейся из зазоров между ней и косяком. Подойдя к этой двери, он обнаружил, что она приоткрыта, — и тихонько толкнул ее от себя.

В комнате Трессор увидел желтоватый светящийся шар, свисающий с потолка. Глянул на стены, потом на юркие тени, снующие по углам и вдоль лепнины, украшавшей пол. Кажется, в комнате давненько не убирались, заключил он. А потом его взгляд натолкнулся на нечто у дальней стены… и это нечто заставило его отпрянуть назад, в коридор. То, что он мельком увидел, напоминало четыре странные фигуры — самая высокая почти в его рост, самая низкая где-то по пояс. Оказавшись в коридоре, Трессор осознал, что образы стали даже четче, как бы отпечатавшись в сознании. Теперь он чувствовал себя почти уверенным в их истинной природе, хотя, должен признаться, из его описаний я так ничего и не понял, пока не прозвучало ключевое слово «футляры».

Вернувшись в комнату, Трессор встал перед закрытыми футлярами, которые, по всей вероятности, принадлежали квартету музыкантов. Футляры выглядели жутко древними и были связаны между собой какой-то ветошью. Трессор потрогал связки, присел, прошелся пальцами по запятнанным латунным защелкам кофра — и замер, увидев, что на стену прямо перед ним падают тени вошедших следом людей.

— Зачем ты пришел сюда? — спросил кто-то измученным и недовольным голосом.

— Увидел, что свет горит, — ответил Трессор, не оборачиваясь, все еще разглядывая на корточках футляр для скрипки.

Почему-то звук его собственного голоса, резонирующий в пустой комнате, обеспокоил его больше, чем голос гостя, хоть он и не понимал, почему так выходит. Он насчитал на стене четыре тени: три были высокими и отощалыми, четвертая — несколько меньше, но зато с огромной, уродливо-бесформенной головой.

— Встань, — приказал все тот же голос.

Трессор повиновался.

— Обернись.

Не торопясь, Трессор выполнил и эту просьбу. Он с облегчением выдохнул, когда увидел, что перед ним — всего-навсего трое довольно обычных на вид мужчин и женщина с эксцентричной пышной прической. Среди мужчин затесался тот самый, вручивший Трессору приглашение на улице, но теперь он будто бы прибавил в росте.

— Вы дали мне листовку, — напомнил Трессор, как бы отсылая к их старому знакомству.

Голос его звучал все так же чужеродно, все так же странно в этой пустой комнате.

Мужчина обменялся взглядами со своими товарищами, как если бы считывал с их лиц какое-то тайное послание. Потом он сунул руку во внутренний карман пальто и извлек лист бумаги.

— Вы имеете в виду вот это? — спросил он у Трессора.

— Да, такую вот.

На лицах квартета как по команде расцвели теплые улыбки, и мужчина с улицы сказал:

— Ты немного ошибся. Поднимись этажом выше. Но не по главной лестнице. Есть еще одна, поменьше, в конце коридора. Придется поднапрячься, чтоб углядеть ее. У тебя глаза-то хорошие?

— Ну… да.

— Такие же хорошие, как на вид? — спросил кто-то из мужчин.

— Если вы про мое зрение — то да, оно у меня хорошее.

— Угу, именно это мы и имеем в виду, — произнесла женщина.

Квартет расступился, давая дорогу Трессору, — по двое с каждой стороны прохода. Он направился к выходу из комнаты.

— Там, наверху, кое-кто уже собрался, — сказал мужчина с улицы, едва Трессор встал у самой двери. — Скоро и мы поднимемся — будем выступать!

— Дело говорит… так и есть… угу, — подтвердили его слова остальные, прошествовав к футлярам с инструментами и начав сосредоточенно колдовать над ними.

Что-то не так с их голосами, подумал Трессор. Не с моим — с их.

Как он позже объяснил мне, голоса музыкантов, в отличие от его собственного, не производили эха. Озадаченный этой причудой звука, Трессор пошел искать означенную лестницу. Та, как ему на первый взгляд показалось, ввинчивалась во что-то наподобие темного вертикального колодца. Опираясь на косые перила, закрученные спиралью, он достиг самого верхнего уровня старого здания. Здесь коридоры были гораздо уже тех, что внизу, узкие проходы были освещены сферическими светильниками, свисавшими с кое-как приделанных крепежей и закутанными в шали из пыли. Дверей здесь тоже было поменьше — и каждая из них напоминала скорее узкий лаз в стене, который проще сыскать на ощупь, чем доверяясь глазам. Но зрение у Трессора взаправду отличалось отменной остротой — по крайней мере, если верить ему, — и вскоре он обнаружил вход в залу, где, как и уверяли его музыканты, уже собралась немногочисленная публика.

Могу себе вообразить, как же было нелегко Трессору сделать выбор — отдаться этому ночному приключению или вести себя осторожнее? Отсутствие сна порождает порой чувство опасной вседозволенности, но Трессор в известной степени все еще был привержен дневному образу мышления и мог пойти на компромисс. Он не стал входить в комнату. Люди внутри, как он мог видеть, рассаживались по случайно расставленным стульям, и все, что можно было различить, — силуэты голов в лунном свете, изливавшемся сквозь девственно чистые стекла полукруглых окон. Трессор же нашел себе прибежище в коридорной тени. Когда музыканты с инструментами наперевес поднялись и прошествовали в залитую луной залу, они не заметили его. Дверь затворилась за ними с еле слышным щелчком.

Несколько мгновений стояла тишина — столь абсолютная и чистая, что Трессору такой и не приходилось знать дотоле: тишина мира, лишенного жизни. Потом в тишине родился звук — но настолько незаметный, что Трессор не смог бы наверняка сказать, когда закончилась тишина абсолютная и началась тишина разбавленная. Звук стал музыкой — неспешной музыкой в мягком полумраке, приглушенной закрытой дверью. Тоненький голосок одной-единственной ноты наращивал на себя обилие обертонов, и несколькими тактами позднее вторая нота произвела тот же эффект. Так они и поплыли одна за одной, расцветая в слегка разобщенную, но все же гармонию. Предшествовавшая им тишина, казалось, не могла вместить их все разом — и мелодия расширялась, вспенивалась, обретала объем. Вскоре не осталось места для тишины — или, быть может, музыка и тишина запутались друг в друге, как цвета, слившиеся в белизну. И порочный круг бессонных ночей Трессора, каждая из которых служила зеркалом той, что была до нее, и той, что за ней следовала, наконец-то распался.