Книга Речи палача. Сенсационные откровения французского экзекутора - Фернан Мейссонье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если бы не было закона, это были бы джунгли. Закон необходим. На казни в Тунисе я разговаривал с высокопоставленным представителем судебной власти. Он мне сказал: «Они могут говорить что угодно, но смертная казнь пугает. Послушайте-ка, господин Мейссонье, если бы завтра… если на сорок восемь часов не было бы больше закона, не было бы правосудия, так что, была бы гекатомба!» Действительно, кто не хочет отдубасить соседа, сломать дом соседа, потому что он так или иначе мешает. Другой, ревнивец, хочет прирезать любовника своей жены. Если бы человек был уверен в безнаказанности. Но он боится, что у него будут неприятности. Если бы не было страха перед жандармами, была бы резня! Пришлось бы зажечь красные фонари. Месть была бы страшной! Представьте себе парня с оружием в руках, который нападет на банк и которого никто не будет преследовать? Если бы не было больше правосудия, был бы бардак, гражданская война. Поэтому, что бы ни говорили, именно страх, страх перед правосудием, страх перед наказанием удерживает общественную жизнь.
С другой стороны, если мы хотим быть оптимистами, можно подумать, что человек понемногу становится более цивилизованным. Действительно, можно сердиться на кого-то, но не покушаться при этом на его жизнь. Можно жить на другие средства, не грабя других. Может быть, мы еще в самом начале пути, и через тысячу или две тысячи лет человек будет иметь достаточно воспитания и достаточно доброты по отношению к своим ближним и при этом не бояться правосудия.
Могила Лезюрка, вероятной жертвы судебной ошибки.
Фернан Мейссонье нашел эту могилу на Пер-Лашез и регулярно посылает на нее цветы от имени экзекуторов криминальных приговоров
Сейчас мое представление о правосудии становится все более и более двойственным. Потому что правосудие исходит от власти, а власть становится все более и более сомнительной. Поскольку люди, которые управляют нами, являются все менее чистыми. Например, развращенный депутат, укравший у государства миллионы франков, на пять лет лишается права быть избранным. Через пять лет он может быть избран снова, и ничто ему не мешает стать министром. Где же правосудие, справедливость по сравнению с мелким преступником, который никогда не сможет быть даже простым почтальоном из-за своей судимости?
Памяти Лезюрка. Во славу Правосудия. Мейссонье
Что же касается моего нынешнего мнения о смертной казни, прежде всего надо сказать, что сейчас я смотрю на все с расстояния в сорок лет. И с течением времени и эволюцией идей мои чувства относительно смертной казни также изменились.
Отмена смертной казни во Франции в 1981 году подала повод к такой же борьбе мнений, какая возникла, когда в 1787 Людовик XVI — подталкиваемый, нужно сказать, такими защитниками новых идей, как Малерб и Беккария, отменил пытки. Во все времена людям трудно отменять вековые обычаи. Некоторые обычаи, живые и в наше время, существуют уже более тысячи лет, как обычай завязывать глаза осужденным, которые будут расстреляны. Но менталитет меняется. Я, бывший экзекутором, в 1957 году был сторонником смертной казни за всякое гнусное преступление (убийство с целью ограбления, корыстное преступление). А потом со временем моя позиция стала более тонкой. В 1981 году мое мнение но данному вопросу состояло в том, что смертную казнь необходимо сохранить за гнусные преступления, совершенные по отношению к старикам и детям. Сейчас, в 2002 году, я наконец встал в ряды тех, кто против смертной казни. Представления изменились, нравы смягчаются. Я следую за этим движением. Смертную казнь невозможно вернуть, даже если народ требует этого, нельзя возвращаться к таким вещам. Невозможно вернуться назад.
Но для опасных преступников и рецидивистов нужно бы наказание, которое действительно ее заменит, которое окажется равнозначным для семей жертв. Я думаю, что для удовлетворения семей жертв нужно было бы реальное наказание на срок тридцать пять лет, без каких-либо поблажек.
Те, кто разрушил жизнь семьи, должны почувствовать, что и их жизнь разрушена. Общество, и особенно семьи жертв, были бы уверены, что осужденный не сможет больше вредить на протяжении долгих лет. Но тут мы в некотором роде возвращаемся к пытке, и мне жаль охрану. Так что мы приходим на некоторый новый этап, на распутье: что делать перед лицом крупного преступника? Я задаю себе вопрос: какое равновесие можно найти в наказании за отвратительные преступления? Что нужно делать в подобном случае? Общество несет ответственность и должно быстро защитить слабых прежде, чем доискиваться до причин. А значит, наказание в виде долгого срока, без помилования и досрочного освобождения. Разумеется, никакого пожизненного, это невозможно, надо, чтобы у человека была хотя бы маленькая надежда однажды выйти оттуда. Долгое наказание с адекватным надзором за осужденными. Но для этого придется реформировать всю судебную и пенитенциарную систему. Заново все налаживать.
Тем, кто требует восстановления смертной казни, я бы хотел адресовать одно интересное замечание, касающееся ситуации, с которой я столкнулся. Это слова господина Вив, дяди двух маленьких девочек, зарезанных в Алжире преступником, которого приговорили к смерти и гильотинировали. Три года спустя после казни он сказал мне, что все еще думает о своих племянницах, но в некотором роде сожалеет, что убийца был гильотинирован, потому что больше не было виновного, чтобы излить на него боль и горечь. Я сделал вывод, что если бы убийца получил тридцать пять лет без права на сокращение срока, родители этих маленьких жертв лучше бы удовлетворили жажду мести и свои скорбные чувства.
В газетах нам всегда рисовали образ безжалостного экзекутора. Говорили, что экзекуторы были не то кучерами, не то мясниками, а то и рыночными разносчиками. Что они могли, строго говоря, любить только народную музыку. В журналах, в фильмах экзекутора — впрочем, они называют его палачом — рисуют с таким лицом! С лицом чудовища: огромные усы, глубоко посаженные глаза и все такое. СМИ создали чудовище, нечувствительное ко всему живому.
И тут же люди строят на этом свои представления. Журналисты и кинематографисты создают максимально карикатурное изображение; публикой это оплачивается лучше. Но на самом деле это не так! В нашей бригаде Жорж был красивым парнем, метр восемьдесят пять. В Алжире V него были все девушки, каких он мог пожелать. И не один раз люди, с которыми я знакомился, были удивлены, не желали верить в то, что я занимал такую должность. Они представляли себе экзекутора в другом обличье, как в журналах или в фильмах. Реальность была совершенно другой. Я очень чувствителен, я обожаю классическую музыку, бельканто и особенно звук рога. Эта музыка вызывает у меня приятный озноб. Так как же можно быть чувствительным человеком и занимать такую должность? Человеческое существо чрезвычайно сложно.
