Книга Речи палача. Сенсационные откровения французского экзекутора - Фернан Мейссонье

Один человек — его звали Агре — несмотря на выдвинутые против него обвинения, все отрицал. После многих лет тюрьмы он потребовал, чтобы его дело пересмотрели. Он отправил судье фалангу одного из своих пальцев. Ничего. Через некоторое время — вторую фалангу. Наконец его процесс открывается снова, и его объявляют невиновным. Невиновным! И вот члены суда и страховые компании принимаются спорить о сумме, предназначенной на возмещение причиненного ущерба. Семь лет тюрьмы, и они еще спорят! И ему дают нищенскую сумму: 270 тысяч франков! Фу! это недостойно! Недостойно об этом спорить! Как? 200,300 тысяч франков… Парню, который потерял молодость! Он отсидел семь лет ни за что! Невиновный, сидевший за решеткой — тут не время торговаться. Тут же они должны были дать ему пожизненную пенсию! Тут же как минимум 10 тысяч франков в месяц. Сразу же, сразу, без споров. А тут они спорят, как торговцы коврами! 25, 27 миллионов старых франков… Это недостойно! Это и сказал Агре. Он сказал: «Мое заключение оценивали, как торговцы коврами. Для меня главное, — сказал он, — чтобы меня провозгласили невиновным». Тюрьма — это уже ужасно, когда человек преступник, но когда он невиновен, это уже драма. Это несправедливо. Мы должны оказывать ему уважение до конца его жизни. Потому что член суда, например, продолжает свою жизнь, а тот парень ее потерял… может быть, его покинула жена, он потерял свое положение в обществе. Хорошо, мы его обелили, но он же все-таки страдал в тюрьме. Несчастный! Некоторые предпочли бы семь лет свободы, а не деньги. И общество за это в ответе. Парню, просидевшему семь лет в тюрьме ни за что, надо было бы сказать: «Господин, послушайте, мы ошиблись, мы приносим извинения, мы за это отвечаем. Государство приносит извинения, мы дадим вам новые миллионы и пожизненную пенсию». Вот это было бы правосудие.

Если бы я был судьей, я бы требовал смертной казни только в том случае, когда был бы абсолютно уверен. Я бы даже меньше требовал смертной казни, чем некоторые судьи. При малейшем сомнении я бы требовал оправдательного приговора. Требовать смертной казни надо было бы только в том случае, когда нет никаких сомнений и имеются доказательства криминалистической экспертизы. Потому что я ходил в тюрьмы, я знаю, что это такое. Однажды в ходе «событий» мы приезжаем на казнь, а в отеле нет мест! Заполнен. Мы оказались в тупике. И тогда в конце концов мы переночевали в тюрьме, в камерах. Все было корректно. Нам дачи одеяла и простыни, чистые и все такое. Я ночевал в тюрьме. Как только подумаю об этом! Так вот, когда видишь все это, решетки… человек кричит о своей невиновности, он невиновен, а никто его не слышит, это ужасно. Парень бьется головой об стену. Бывали такие, которые кончали жизнь самоубийством. Это ужасно!

Если, по несчастной случайности, я бы легально казнил невиновного, как простой экзекутор, я бы мог сказать, что я лишь подчинялся приказам. Но поскольку мои взгляды на правосудие чисты, жизнь моя превратилась бы в долгий кошмар. Я и так вздрагиваю, только подумав об этом. Да, если бы я сейчас узнал, что я принял участие в таком преступлении — в казни невиновного, — всю жизнь меня бы мучили угрызения совести. О! да, всю жизнь. Потому что я считал бы, что участвовал в убийстве. Невиновного! Тогда бы у меня, наверно, начались видения, кошмары. У меня никогда не было кошмаров. Иногда я бы очень хотел видеть сны, потому что во сне ты видишь детали, о которых уже не помнишь. В некоторых снах у тебя появляется видение, ты видишь… бессознательное. Так вот, никогда! Ни кошмаров, ничего. Даже смешно! Никогда. Двести казней, и никогда казнь мне не снилась.

На пороге своей смерти я читаю и перечитываю историю тех двухсот казней, в которых я участвовал, и могу утверждать без малейших сомнений: все эти осужденные были гадкими преступниками. Не было судебной ошибки, я в этом уверен. Я уверен, что все они были виновны. Но, хоть я и уверен в их виновности, я задаю себе вопрос: а если бы один из них был невиновен? Именно поэтому я интересовался делами осужденных. Я читал газеты, обвинительные акты, приговоры. Я следил за процессом.

Я читал отчеты о процессах. Они все были виновны. Такой-то сделал эго, это, это. Я хорошо знал, что такой-то парень бросил бомбу, гранату, что гражданские лица, женщины, дети были убиты, изувечены… Ужасные преступления! Тогда я думал о жертвах. Да, я думал о жертвах.

Когда на кону стоит жизнь подсудимого — говорю об уголовных делах, — роль правосудия состоит в том, чтобы закрыть глаза, если есть хоть малейшее сомнение, но открыть их и нанести сильный удар, если есть доказательства вины при тяжком преступлении. Но, по моему мнению, лучше оставить девяносто девять преступников на свободе, чем казнить одного невинного. Это ужасно. Я, как экзекутор, предпочитаю мое место месту президента республики, генерального адвоката или даже присяжного, который требует смерти кого-либо. За приговор ответственны они. я только казню. Да, если я ставлю себя на место прокурора, это еще хуже! Ведь это он требует смертной казни. Это очень серьезно. И тут нужно быть уверенным. Тут вы поднимаетесь над людьми, чтобы судить их. Виновен! Нужно действительно быть уверенным.

Мне жаль генерального адвоката, присяжных, президента республики, которые являются главными действующими лицами. Именно поэтому для меня прокурор — неблагодарная работа. Я предпочел бы быть президентом суда присяжных или адвокатом. Защищать. Можно сказать себе, по крайней мере, я спас человека. Но прокурор, или даже адвокат обвинения, они по другую сторону барьера. Может быть, кто-то из них знает, кому-то известна деталь, которая могла бы спасти жизнь обвиняемому, и он ее скрывает, чтобы выиграть процесс. Есть такие адвокаты. Они знают, но не желают сообщать, потому что хотят выиграть процесс. Это ужасно… А присяжные! Я был экзекутором, я знаю, как это происходит, и если меня призовут в присяжные, я не знаю, смогу ли я, не откажусь ли я. Вот так вот сказать, в моем мнении, по совести, виновен, смерть! У меня есть документ суда из Эксан-Прованс, где присяжный написал: «в моем мнении, по совести, виновен!» Такой бюллетень голосования присяжных — редкость, потому что в принципе они должны сжигаться. Я положил его в свой музей.

Итак, возвращаясь к вопросу о судебных ошибках, возможно, одна из них имела место, как считают некоторые, в деле Лезюрка, в деле о лионской почте. Нападение на почтовый транспорт. В этом деле их было трое или четверо. А в итоге казнили пятерых. Это значит, что один или двое были лишними!

Но в то время в практике были показания, основанные на опознании. И одна из женщин сочла, что видела его, вот так! Лезюрк, это ведь человек, который умер, которого гильотинировали ни за что! Это ужасно! Потому что нужно понимать, что такое казнь, парень теряет свою жизнь, потом еще его жена и все такое, а он невиновен! Это кошмар.

Лезюрк похоронен на кладбище Пер-Лашез. Поэтому я пошел посмотреть. Потому что мне, как экзекутору, это было интересно. Пер-Лашез — это целое поселение! Так вот, Лезюрк — это склеп, фамильный и все такое. Но это для меня кое-что значит, этот невинно казненный парень. Поэтому я поклонился этой могиле и попросил прощения от имени экзекуторов, участвовавших в подобной несправедливости. И я подумываю о том, чтобы заказать реставрацию этой могилы, за которой совсем не ухаживают и за которую в некотором роде все мы в ответе. И каждый год я хожу поклониться этой могиле, которая для меня символизирует человеческую несправедливость.