Книга Когда она меня убьет - Елена Богатырева

— Что-то случилось у нее с языком, — обескуражено сказала Ева. — Тебе не кажется? У нее прежние записи не такие. Там она пыталась выдержать какой-то светский тон.

— А теперь показала свою истинную сущность. Если человек такой, то так он и говорит и пишет. Она сама себя разоблачила. И больше этого не стесняется.

— А у меня еще одно предположение, — высказался Кира. — В этой жизни у нее более низкая сущность, по сравнению с прошлыми. Я вообще читал… А я, надо сказать, много прочитал благодаря тебе о переселении душ, строго говоря, по этой их системе, она вообще уже во второй жизни должна была родиться баобабом каким-нибудь или там «гадюкой с длинным веком».

— Читал, говоришь, много? — спросил я его подозрительно. — А цитируешь общеизвестную песню Высоцкого. Кстати, нигде не прочел — существует ли какой-нибудь дуст от таких тараканов, как у нее?

— Нет, — сказал Кира. — Но душа у нее явно сильно потемнела и совсем измельчала.

— Что не помешает ей отправить меня на тот свет, к чему она так искренне стремится, — съязвил я.

Ева толкнула меня локтем в бок, предлагая вернуться к чтению.

Все три дня, что он собирался, я сидела в машине возле его дома и составляла план его уничтожения. Домой уезжала за полночь. Боялась проворонить. И больше всего меня раздражало, что он держал данное ей слово. Накупил уже на следующий день коробок и полиэтиленовых мешков, приволок все это к себе в квартиру как навьюченный осел и больше не выходил. Судя по тому, что свет у него горел во всех комнатах, сборы шли полным ходом. Но я дежурила не зря. Уже грузили вещи, и я понимала, что время, отпущенное мне на какую-нибудь хотя бы призрачную надежду, улетучивается с каждой секундой, с каждым ударом сердца. И тут он вдруг побежал куда-то. Я сначала не поняла, что случилось. Не мог же он бросить машину с грузчиками и скакать куда-то зайцем так, что пятки сверкают. Никак мадама наша позвонила, позвала. Я сжала руль с такой силой, что сломала ноготь. Ноготь, который стоил больше его аспирантской стипендии, уж точно. Господи! За что ты меня так? Почему — он? Почему не кто-нибудь другой? Почему не любой другой? Почему я должна биться и биться каждый раз, все время проигрывая одно и то же не нужное мне сражение? Да у меня на каждой фотосессии сотня поклонников, только пальцем помани…

То, что произошло дальше, я не планировала. Эмоциональный порыв, так сказать. Он шел от магазина с новой коробкой, а какая-то развалюха собиралась выруливать на проезжую часть, которую занимала моя скромная персона. Я тронулась с места, но от злости ни с того ни с сего крутанула руль, пугнув водителя, чтобы не лез куда не надо. И тот — силы небесные! — действительно испугался. И шарахнулся назад. Прямо на Романа. И Роман упал.

Я, разумеется, не стала задерживаться ни на минуту. Но впервые пожалела, что машина у меня столь приметная. Пришлось отъехать достаточно далеко, а потом рысью — назад. И вовремя же я подоспела. Толстяк с трясущимися губами ругался со скорой, которой до сих пор не было. В конце концов погрузил Романа в свою машину с помощью какого-то cyмоиста и повез по направлению к больнице Святой Елизаветы. Я вернулась к машине, доехала до больницы и притаилась в холле, когда с ним разговаривал доктор. «Поймите, у меня нет никого в городе из близких, — говорил он. — Мне некому позвонить. Разве что…»

Я была уверена, что он позвонит ей. Но, к моему удивлению, он позвонил своему другу. И попросил помочь. Это меня удивило, и только. Я ехала за ним потом до дома, собираясь завершить начатое. Но никак не складывалось. Однако, у самого подъезда, я вдруг передумала. Потому что произошло одно маленькое событие. На пороге стояла улыбающаяся девчонка и мой герой прошел мимо нее даже не поздоровавшись…»

Я застонал и спросил:

— Господи, я действительно это сделал?

— Ага, — ответила Ева. — Ты и сейчас не помнишь этого?

— Как-то нет. А может быть, я просто тебя не заметил?

— Дуру, сияющую улыбкой? Вряд ли!

— Ладно, пошли дальше. Будут еще сюрпризы?

Но Ева с большим интересом читала дальше, тогда как я засмотрелся на нее, совсем позабыв о том, что, возможно, ей не следует знать, какие события произошли в моей жизни вскоре после больницы.

— Ого! Так она тебя еще и залила? Ах, как ловко она тебя заманила. И меня обманула. Когда забирала дневник, сказала нечто такое, что, мол, мы с ним пара, а ты все портишь. Из-за тебя он все время умирает. А я — за ним.

— Она съездила в больницу, переговорила с докторшей?

— Да, вот тут она пишет про нее. Да, та ей рассказала про амнезию.

— И что Инга?

Мне как-то расхотелось читать. Это было все равно, что говорить с нею или как-то иначе иметь с ней дело. А мне этого совсем не хотелось. Хватит с меня Инги.

— О! Она в Бога поверила. Пошла свечку в церкви ставить.

— Сколько нечисти-то по церквям шастает, — прошептала Валентина Дмитриевна, допивая наконец свой бокал вина.

Наверно, теперь я знал все. Хотел бы я не знать всего этого? Ну выбросить из жизни свой переезд и жить, как прежде, в старой квартире, со старыми представлениями о жизни и не становиться по глупой случайности героем этой глупой драмы?

Я посмотрел на Еву, которая хмурилась, дочитывая дневник, аккуратно, двумя воображаемыми пальчиками взял ее образ и посадил на чашу весов, которая тут же ухнула вниз. А потом на вторую чашу весов я положил сверкающий шарик, похожий на маленькое солнце, который назвал «моя жизнь». И вторая чаша весов резко пошла вниз, а Ева на другой чаше стала подниматься наверх. И вот в какой-то момент наступило хрупкое равновесие. Шар сиял. Воображаемая Ева сидела на чаше весов как на качелях, держась крепко за длинные нити, она улыбалась, и шар на противоположной чаше освещал ее лицо. И я запомнил это мгновение. Потому что бывают такие мгновения в жизни, которые запоминаешь накрепко. Которые потом никогда из тебя не выбить. Но мгновение было коротким, и шар, бывший моей жизнью, стал медленно падать в чаше вниз, все ниже и ниже, а воображаемая Ева стала подниматься наверх, с недоумением глядя по сторонам. Шар перетянул. Двух мнений тут быть не могло.

Но он перестал искриться. А походил теперь на погасшее солнце — холодный и почерневший, из какого-то рыхлого материала, будто черный дым клубился теперь на чаше весов. Пепелище. Присмотревшись, я увидел, что пепелище-то — настоящее. С обугленными остовами стволов, с почерневшей землей. А Ева там, наверху, тоже больше не улыбалась, а ежилась, будто пыталась согреться.

Я мысленно ухватил за край чашу весов, на которой сидела Ева, и потянул вниз. Медленно потянул. Мне хотелось посмотреть, как из этого пепелища вдруг снова возникнет солнце. Черный жалкий комок поднимался все выше и выше, но никаких перемен я в нем не заметил. Совсем никаких. Только когда чаши поравнялись, где-то в глубине шара что-то вспыхнуло, выпустив сноп света, но луч даже не озарил лица Евы. И она его не заметила. И не согрелась. А когда я сделал так, чтобы Ева оказалась на своей чаше в самом низу, там, вверху, тоже не засветилось солнце. А что-то такое серое вышло, как питерское небо. А Ева посмотрела вверх и спрыгнула с чаши моих воображаемых весов…