Книга Любовь гика - Кэтрин Данн

– А что за ужасная ситуация? – спросила я.

Если окажется, что женщина задушила свою престарелую маму, то я побегу за охраной, и ее выведут отсюда под белы ручки с красной потницей.

– Это из-за мужчины, – промолвила женщина с напускной скромностью.

Я не смогла удержаться и покосилась на нее с подозрением. Она тут же расплакалась. Я взглянула на фотоальбом у нее на коленях, на обложку, разрисованную розовыми цветочками. Похоже, она была из тех женщин, кто пишет слово «ЛЮБОВЬ» у себя в дневнике большими фигурными буквами с завитушками и разрисовывает всю страницу сердечками. Ее звали Альма Уизерспун. Ей было двадцать два года, хотя с виду – все пятьдесят пять. Как я поняла, у нее был друг по переписке. Грабитель банков, осужденный на двадцать лет без права на досрочное освобождение. Она добыла его адрес около года назад. Он отбывал наказание в федеральной тюрьме в Эрвилле. Альма послала ему фотографию своей бывшей одноклассницы, первой школьной красавицы. Когда умерла мама, Альма переехала в Эрвилл, чтобы почаще передавать возлюбленному свежие булки и тортики.

– У нас любовь, – говорит она. Это звучит, как ЛЮБ[сердечко]ВЬ. – Он хочет на мне жениться! – стонет она. – И начальник тюрьмы разрешил! Я думала, все можно проделать по телефону, но начальник тюрьмы говорит, что мне надо присутствовать лично. Прийти к нему в кабинет, и… и Грегори увидит, какая я на самом деле!

В общем, ей нужно поговорить с Водяным мальчиком. В этом городе она никого не знает. Родных у нее не осталось, обратиться не к кому. Мне не нравится ее сыпь. А вдруг это заразно? Я даю ей билет и отодвигаюсь подальше.

– Представление скоро начнется. Можете подождать здесь. Вас никто не побеспокоит.

Я отнесла деньги в сейф и пошла помогать Арти готовиться к выступлению. Я разминала ему мышцы и рассказывала об Альме Уизерспун. Он лежал на массажном столе и кивал. Он все время улыбался. Его глаза горели странным огнем.

– Возможно, он был у нее не первым другом по переписке, кому она вешала лапшу о своей неземной красоте.

– Ни родных, ни друзей? – уточнил он.

– Она так говорит.

– Хорошо, – улыбнулся Арти, потянулся и выгнул спину под моими руками.

Я зазывала публику к близняшкам:

– Сиамские красавицы, соединенные в гармоничной извечности…

Мне очень нравилась эта «извечность»: слово, красивое само по себе, создавало певучую ритмику фразы, и я выговаривала его, словно играла на флейте, повышая голос на целую октаву. Публика шла охотно, большинство зрителей уже расселись внутри, последние человек двадцать стояли в очереди за билетами.

Мимо прошествовала Альма Уизерспун в компании двух рыжих, помогавших рассаживать публику в шатре Арти. Рядом с высокими стройными девушками Альма казалась еще уродливее и толще. Она шла вперевалочку, увешанная сумками и свертками, которые прижимала к своим обильно потеющим телесам в россыпи воспаленных пупырышек от потницы.

Альма Уизерспун не смогла бы сделать карьеру в цирке при всем желании. Ее веса не набралось бы и на одну ногу «Тысячестофунтового Джоко» или «Пышки-Пердиты», но ее полнота была явно нездоровой. При этом, по словам папы, он в жизни не видел таких гордецов, как Джоко и Пердита. Что касается Альмы… У дохлого опоссума, сбитого на дороге, и то больше гордости, чем у нее.

– Близнецы-музыканты! Чудо природы! – выкрикивала я, наблюдая, как рыжие помогают трясущейся Альме подняться по пандусу в душевой трейлер, припаркованный за павильоном «Игры на удачу».

Дверь душевой распахнулась. Альма испуганно дернула головой при виде накрахмаленной белой фигуры в дверном проеме. Доктор Филлис кивнула, отражение медицинской маски мелькнуло белым бликом в толстых стеклах очков. Рука в белой перчатке поднялась, подзывая. Альма Уизерспун шагнула в душевую.

– Болевой шок и опасность заражения полностью исключены. Методы юного Фортунато дают стопроцентный результат.

Доктор Филлис говорила, внимательно наблюдая за Арти: может, ее доводы все же заставят его передумать?

Арти смотрел сквозь окошко в двери лазарета, где на койке спала Альма Уизерспун, а Цыпа сидел рядом с ней на трехногом табурете. Цыпа был в белом халате, выданном доктором Филлис. Рукава халата пришлось закатать. Цыпа склонился над Альмой. Его взгляд нежно скользил по рыхлым складкам серой кожи на ее щеках и подбородках.

– Вы посмотрели таблицу, которую я вам дала? Процесс заживления идет в три раза быстрее нормы для ее возраста и комплекции. Артуро! Вы понимаете, что я говорю?

Резкий, звенящий голос доктора Филлис вонзался в уши, как хирургический скальпель. Арти, до этого полностью поглощенный зрелищем за окошком: бугром плоти под простыней и комом бледного теста вместо лица на подушке, – повернулся к докторше и спокойно произнес:

– Док, я знаю, что вы способны отрезать ей все и сразу. Понимаю, что это было бы продуктивнее. Но я хочу, чтобы у нее была возможность передумать и отказаться в любой момент.

Он повернулся обратно к окошку и расслабленно откинулся на спинку коляски. Он смотрел на женщину, спящую в палате за дверью. Его лицо было спокойным, умиротворенным. Вечно сжатые губы будто сделались мягче. Арти погрузился в некую сонную блаженную негу, почти безмятежную, почти пронизанную теплотой. Сейчас в лице Арти проглядывал Цыпа, и это было так странно, так непривычно. Арти был счастлив, по-настоящему счастлив. Я знала причину, но не могла ее уразуметь: Арти был счастлив из-за того, что какой-то занюханной Альме Уизерспун ампутировали все пальцы на ногах, а потом, когда эта Альма Уизерспун восстановилась после операции, она принялась умолять, чтобы ей отрезали ноги.

Доктор Филлис и Цыпа держали Альму в лазарете. Арти частенько наведывался туда и сидел в коляске у двери в палату, глядя в окошко на перебинтованное грузное тело на второй койке с конца.

Раз в неделю, утром в воскресенье, Арти разговаривал с ней по интеркому. Сквозь окошко в двери наблюдал за лицом Альмы, а его голос обрушивался на нее из динамиков. Она буквально тряслась от счастья при звуках этого голоса. Она называла Арти «Водяным человеком», не «мальчиком», и говорила, что чувствует себя хорошо и с нетерпением ждет, когда ей отрежут еще что-нибудь.

– Не могу передать, как я счастлива, что меня избавляют от этой ноши, пусть по кусочку за раз, пусть только по пальцу. Только когда освободишься от лишнего, понимаешь, какой это был тяжкий груз. О, Водяной человек, вы так добры к бедной Альме. Я благодарю небеса, благодарю благословенные звезды, что привели меня к вам… – И все в таком духе.

Она изливала слова пополам со слезами, подруга по переписке до мозга костей. Из раза в раз одно и то же. Когда же, когда ей отрежут стопы? А когда ампутируют кисти рук? Можно ли, по особому разрешению Его Водяного Величества, пропустить стопы и попросить доктора Филлис сразу отрезать ей ноги? Они так ее тяготят, ей не терпится стать такой же, как он.