Книга Фатальное колесо - Виктор Сиголаев

– Как думаешь, он был в теме?

– Вряд ли. Хотя кто его знает! Мутный парнишка…

И Гришко возле него терся. Впрочем, не он один. И все материалы наблюдения сейчас перетряхиваются. Зацепились бы уже, если что…

– Ладно, Сан-Саныч. Встретимся в спортзале. Я уже почти в форме.

– Ну, бывай здоров!

Надо отдать должное, что, несмотря на тяжелый административный пресс, вся группа была на моей стороне. Пока я безмятежно почивал на больничной коечке, они стойко выдерживали чудовищный натиск сомнений и, да что там скрывать, жесткое и неприкрытое давление номенклатурного ресурса.

Как я узнал позже, кроме всего прочего в контору посыпались возмущенные звонки вельможных приверженцев советско-американской дружбы. Это – после отплытия Ричарда Донахью под папино крылышко. Нажаловался уже, гаденыш! Надо же – сколько «друзей» успел приобрести! И это в разгар «холодной войны»! Недаром он втирал мне в свое время про «хороших людей» в Советском Союзе.

А эти «хорошие люди» начинали добираться и до моей тушки.

Ирина в свойственной ей жизнерадостной манере сообщила, что совсем не исключает заинтересованности моей персоной видными деятелями психиатрии разных мастей. Дабы установить причинно-следственные связи мотивировок всех моих поступков в последнее время. Особенно – чем мне так пришелся не по душе немецкий дизель на яхте «Орион», лишенный в силу своего допотопного возраста защиты от опасности разноса. Чем я возмутительно и воспользовался в чрезвычайно сомнительных целях.

– Кто-то нас хочет сделать дураками, – заводилась Ирина, вышагивая по палате, – и кто-то горько пожалеет об этом. Очень скоро пожалеет!

– Тише. Тише, девушка, – пытался я ее успокоить, – не надо столько эмоций. Вы же профессионал. Держите себя в руках.

Ирина плюхнулась на койку напротив и зло глянула на меня.

– Знаешь что, Старик? Больно ты благоразумен для ребенка. Ты даже не знаешь, что они там говорят!

– Я догадываюсь, Ириш. Очень хорошо догадываюсь. Этот кто-то, который скоро обо всем пожалеет, имеет очень простое название. Это – Система. Суровая и непобедимая. В которой по верхам уютно устроились заслуженные дедушки. Слабенькие уже физически, но очень сильные в вопросах козней и интриг. С целью любыми средствами сохранить под собой теплое гнездышко.

Ирина пристально меня разглядывала.

– Что? Я не прав?

– Прав-то прав. Только мне иногда с тобой становится страшно разговаривать. Откуда ты это все знаешь?

– Знаю. И скажу больше – когда-нибудь из-за этого гнездилища патриархов всем нам, я не имею в виду только контору, всем жителям страны станет очень и очень плохо.

Помолчали. Глаза в глаза. Не мигая.

– Слушай, Старик, – медленно произнесла Ирина, – а ты не хочешь мне сказать правду?

– Хочу. А какую?

– Ты кто?

И эта туда же.

«Кто же ты такой, шкет?» – спрашивал меня старый уголовник за минуту до своей гибели. Он тоже что-то почувствовал?

– Правду хочешь?

– Хочу, – процитировала меня Ирина.

– Хорошо. Я скажу тебе правду. Только с одним условием.

– С каким условием?

– Ни Сан-Саныч, ни тем более Сергей Владимирович этой правды знать не должны.

Пауза.

Ирина напряженно думает, не сводя с меня пристального взгляда.

– Ты сам знаешь, что я не могу тебе этого пообещать.

– Теперь знаю. Если бы согласилась – я бы тебе не поверил. А так ты сама им не скажешь.

– Почему?

– Потому что я тебя об этом попросил.

Молчит. Скептически.

– И потому что правда до такой степени невероятна, что ты сама не будешь рисковать своей репутацией здравомыслящего человека. Ты ведь не хочешь оказаться вместе со мной в медицинской клетке? Под микроскопами?

– Ну, говори, – поерзала на койке Ирина и откинулась спиной на стену, сложив на груди руки, – давай, не тяни.

В этом она вся. Ну что ж, сама напросилась…

– Вундеркинд, – заговорил я. – Аномалия. Природный феномен. Ведь так же вы все меня воспринимаете?

Ирина кивнула.

– А ведь на самом деле – это не совсем так. Точнее – совсем не так. То есть – не вундеркинд я. Вовсе никакой не «золотой мальчик-гений», свалившийся в нашу опергруппу по прихоти дьявольской «чуйки» Пятого. Кстати, о Пятом. Сергей Владимирович это чувствует. Так же, как и ты…

– Ну и кто же ты тогда?

– Я – семилетний школьник, которому на самом деле СОРОК ДЕВЯТЬ ЛЕТ. Два высших образования, военно-политическое и историко-педагогическое, богатый жизненный опыт и знания, обкатанные на практике.

– Ты хочешь сказать, что родился… – Ирина мысленно прикинула, – …в двадцать четвертом году? И просто хорошо сохранился?

– Не так. Я родился, как и положено, – в шестьдесят шестом. И прожил сорок девять лет вплоть до ДВЕ ТЫСЯЧИ ПЯТНАДЦАТОГО года. А потом что-то замкнуло. Щелк – и я в семьдесят третьем. Опять в семьдесят третьем. В своем же собственном детском теле!

– Ты – из… будущего?

– Если можно так сказать. Хотя и не совсем точно. Я из СВОЕГО будущего. А наше с тобой новое будущее – уже другое. Потому что как минимум мертв капитан Гришко. И Румын. И Чистый. А красивая черная яхта «Орион» покоится на дне Черного моря, тогда как в МОЕМ будущем она благополучно бороздила волны и в двадцать первом веке. Понимаешь?

Ирина молчала. И пауза затягивалась.

Я ее понимал. Шутки и розыгрыши исключались подоплекой разговора. В общении с Ириной мы давно уже научились четко определять, когда можно похохмить, а когда наступает время для серьезных вещей, будь то хоть действия, хоть разговоры, хоть многозначительное молчание.

Как сейчас, например.

Я просто кожей чувствовал, как Ирина, треща мозгами, прокрутила в своей голове версии «врет» и «сумасшедший», потом с усилием отбросила их за несостоятельностью. Осталась версия «правда», но она никак не желала укладываться своими буграми на гладкие, устоявшиеся годами представления о действительности. Вот и подвисала моя подруга, что и говорить.

Надо помочь.

Я было открыл рот, чтобы чего-нибудь напророчить о будущем, но… в следующий момент чуть не грохнулся с кровати. Потому что Ирина неожиданно задала такой вопрос, который меня просто парализовал:

– А ты был… лысым? Ну, в сорок девять лет. Или с волосами?

Я просто хлопал глазами в ответ, не сводя с Ирины восхищенного взгляда.

О женщины!

Ну вот скажите мне на милость – зачем ей это? Почему не спросить: «Будет ли мир во всем мире?» или «Кто после Брежнева станет Генеральным секретарем?» Или хотя бы: «Что будут носить в двадцать первом веке?». При чем здесь мои волосы? Где логика?