Книга Паранойя - Виктор Мартинович

— А чего ж так?

— Да для охраны это ряды, всегда так. Прокладка. «Олвэйз ультра» называется на сленге. Сам муравьевский ряд — государственные деятели: правительство, президент, спикер, ну и прочая шушера. Естественно, ни в этот ряд, ни в ряд охраны я тебя провести не мог. Да и вообще, чтобы не вызывать подозрений, пришлось посадить тебя десятью рядами выше Муравьева. Ты уж извини, это почти у выхода. Инфы о том, что Муравьев идет на завтрашний концерт, нет ни у кого, даже у телевидения, так что народ нормально сейчас билетами спекулирует. Теперь ближе к теме. Тол, ни в коем случае не пытайся к нему приблизиться до начала мероприятия. Тебя моментально заблокируют, а если лицо покажется подозрительным, еще и посадят. С этим строго. Пришел, сел на свое место и сиди, как моль на шерстяном пальто. По случаю высокого гостя программу сократили с двух до одного отделения, во время антракта сложно обеспечить безопасность. Играть будут два деда–виртуоза, советских еще заслуг. Народные артисты, лауреаты государственных премий. Когда они отыграют, народ их начнет звать на бис, ну так всегда на этих мохеровых мероприятиях случается. Но анал говорит, что они сразу же сдуют — в такси и по домам.

— Кто говорит? — очень удивился Анатолий.

— Анал. Ну, наш аналитический отдел. По их оперпрогнозу, а анал, поверь, никогда не ошибается, деды будут беречь репутацию, они вообще все гордые — которые госпремии не у Муравьева, а у партии получали. Они ж рихтерами себя считают, епта! Испугаются, что Муравьев с ними на сцену обниматься полезет, а их потом даже в Юрмалу на фестиваль не пригласят. Как тогда с фон Караяном и Гитлером. Есть такие рукопожатия, от которых не отмыться всю оставшуюся жизнь. Но эти–то караяны, конечно, никому на хер не нужны, тем более — после такого прогноза анала…

Тут мы подходим непосредственно к плану действий. Когда ты видишь, что концерт окончен, деды со сцены ушли, сразу же начинай бочком–бочком двигаться к выходу. Тебя, конечно, сразу засекут: там на балконах снайпера будут, и со сцены зал осматривается. Но таких, как ты, будет много, это вообще в принципе нормальное поведение — не хотеть остаться «на бис». В какой–то момент все встанут и начнут бисовать стоя, около двух–трех минут у тебя до этого момента. Как правило, идти сразу же становится тяжелей, так что ты уж постарайся к этой минуте стоять в проходе.

— Каком именно?

— Погоди, сейчас все объясню. Дав публике поорать «бис» пять минут, представители молодежных и ветеранских организаций (первые три ряда перед сценой) начнут кричать вместо «бис» — «Му–ра–вьев!», вызывая на сцену самого. Постепенно этот крик перекинется на весь зал, и ты уж тоже покричи, а то заметят, опять же, — изолируют. И вот тут все входные двери закроют — тут уж и для безопасности, и чтоб выходить при его игре никто не вздумал, и Муравьев пойдет на сцену. Он отыграет несколько музыкальных номеров, что–нибудь не слишком длинное — он не любит играть подолгу на публике. Рассаживать всех по местам на это время не станут. И вот тут — два прогноза. Первый — если будет «code red», ахтунг какой–нибудь или просто очко у руководства охраны дыбом встанет по какому–нибудь поводу или без повода, как это чаще всего случается, — Муравьев зайдет за занавес, и его выведут через черный ход. Этим может закончиться по массе причин: ну покажется ему, что сыграл плохо. Или какие–нибудь веяния негативные из зала почудятся… В общем, если свалит, ты уж не обессудь. Ложишься на дно и ждешь моего следующего звонка. Второй, благоприятный сценарий. Муравьев выходит поговорить с народом. Собственно, разговор будет короткий — пройдет сквозь толпу, слушая похвалы. Так вот, Тол, «личка» определила в качестве наиболее безопасного маршрута его отхода через зал центральный проход. Он — самый широкий, в случае паники и массового галопа к выходу Муравьева никто не затопчет. Тебе с твоего места одинаково весело двигаться и налево, и в центр, так вот — как закончится все, запомни: щемись к центру, в центральный проход. Там его и жди. Повезет — окажешься с ним на расстоянии вытянутой руки.

Дэн щелкнул по лощеному квадратику бумаги, лежащему прямо перед ним на столе, и он, крутясь волчком, оказался прямо перед Анатолием. «Госфилармония» — было написано на нем. Показывая, что разговор закончен, Дэн несколькими большими глотками допил пиво и уже даже начал подниматься, но вдруг вспомнил и сел.

— Вот еще, Тол. Я не знаю, что ты там задумал, это — твое дело. Единственное — боже тебя упаси попытаться пронести туда оружие. И, если пронесешь что–нибудь, — достать. Там масса «тихарей» в толпе, за каждым полуметром зала закреплен «ствол» с оптикой, который свой сектор мониторит постоянно. Только полезешь за пазуху, только дернешься резко, и ты уже труп. Упакуют свинцом так, что гроб потом не поднимется из–за тяжести. Эти люди привыкли стрелять в других людей, для них — что ты, что Усама бен Ладен, что мать родная… И еще… Если ты собираешься сделать там какую–нибудь глупость, тебя задержат и будут допрашивать, возможно, сломают тебе все пальцы. Так вот, запомни: билет этот ты купил у спекулянтов за день до концерта. Со мной не встречался, инструкций не получал.

— Дэн, — укоризненно сморщился Анатолий.

— На этом бай. Подожди десять минут, потом выходи. Ни флаффа тебе, ни фивера, — Дэн подмигнул Анатолию, натянул капюшон байки и, перемахнув через лавку, превратился в закрытую дверь. — Спасибо тебе, Дэн, — запоздало крикнул двери Анатолий. — Спасибо тебе, — уже не так уверенно в том, что действительно благодарен, повторил.

Он посмотрел в плексигласовое окно. Плексиглазовое. Плаксиглазовое. Окно из плаксивых глаз. Но нет, тех двоих там уже, к сожалению, не было. Или нет. Конечно же, не было их там к счастью, к счастью, к его счастью.

Он уже надел плащ, уже застегнулся и перевязался, уже дверь, кажется, открыл, когда из кухни подал голос телефон, но ему сейчас было не до проводных разговоров — кто бы ни звонил, и он вышел за порог, и уже собирался закрывать, но телефон стонал, ему очень нужна была помощь, и вдруг мелькнула почему–то мысль о Лизе (как будто она могла звонить ему на домашний) и, не снимая ботинок, загрохотал, поднял трубку, не способный сказать ничего от внезапно накатившего волнения. Вдруг там — вместо «алло» — просто ее смех. Оп–па! Но нет, снова издевательский, смешливый вопрос:

— Алло. Это квартира Нурмамбековых?

И мучительная попытка, как нужно правильно отвечать. И Анатолий просто повторил еще раз:

— Алло. Алло?

А издевательский баритон уже глумился, упиваясь своей шпионской ролью:

— Ванечка, зайчик! Как ты, горлышко не болит? Эти слова больше бы подошли семидесятилетней, всю жизнь проработавшей воспитательницей в детском саду бабуле, но никак не этому голосу.

— Какаешь хорошо? — еще больше усугубил хохмач, уже искаженным от смеха голосом.

А машина–то, дружок, уже выехала, выехала к твоему телефону–автомату, и отпечатки снимут, и пробы с трубочки, которой ты ушком касался, возьмут. Чего Же ему надо?

— Нам сегодня опять звонила тетя Алия, — перешел он к делу и даже ритм речи стал другим — быстрым и сбивчивым, и Анатолий включился и слушал, слушал. — Так вот, тетя Алия просила тебе передать, чтобы ты срочно вылетал к ней в Нью–Йорк. Ты понял, Ванечка? В Нью–Йорк. Ближайшим самолетом. Дяде Тазику стало совсем плохо. Рейс через три часа. Пропустишь — дядя Тазик умрет, и всем нам будет очень грустно.