Книга Искушение винодела - Элизабет Нокс

Ягоды ссыпали в чан, перемешали, затем работники умолкли, пока винодел молился покровителю — святому Винсену. А после все юноши и девушки легкого веса и с нежными ногами забрались в чан отжимать сок.

Единственное хорошее мнение о новом гувернере, которое Селеста Жодо себе позволяла, — это то, что он проявлял воистину хорошие манеры: держался скромно и на хозяйку действовал умиротворяюще. Когда Селеста становилась невыносима, все прочие обитатели дома либо сбегали, либо поеживались, либо опускали очи долу — все, кроме Софи, в чьи обязанности входило брать невестку за руку, утешать или вовсе уводить в другое место, словно расшалившееся дитя. Гувернер же смотрел Селесте прямо в глаза — мягко, внимательно, и женщина, объясняясь, мало-помалу начинала что-то выдумывать, притворяться, иными словами «искать отговорки». И тогда Селеста сама начинала слышать, как говорит не свойственным себе тоном. Мсье Кэли, как и барон Леттелье, был благороден и умел успокоить. Случалось, он единственный не раздражал Селесту.

Вместе с Бернаром мсье Кэли соорудил сад, в котором они ставили опыты по разведению растений. Читали Ламарка[48]. Бернар с зубовным скрежетом продирался сквозь английский Эразма Дарвина[49]. Затем оба приметили рядом стоящее название в каталоге книготорговца: дневник Чарльза Дарвина, который автор вел во время плавания на «Бигле».

Что бы ни проходили, гувернер то и дело прерывался со своим обычным «а кстати» и расширял сеть рассуждений, дабы в нее попалось больше фактов, теорий, историй или, как говорил сам Кэли, «древних слухов». Когда же Бернар удалялся с сачком для бабочек на луг, где росла трава высотой по пояс, Кэли переходил к Антуану, обучая его немецкому языку посредством бесед, а не бесконечных спряжений глаголов. Он говорил: «Просто порхая в воздухе, бабочки занимаются настоящим делом. Бернар — нет, потому что желает изучать их. Природа грамматики с ее спряжениями, связями — тоже настоящее дело, но и речевое общение интересно». Затем он спрашивал по-немецки: «А что интересует вас?»

— Еще одна маленькая ересь, — говорил Батист, выслушивая восторженные рассказы о методах преподавания нового гувернера, — от насмешника мсье Кэли.

Антуан возражал:

— Зато теперь я знаю, как ошибался в книгах. Через них я могу слышать человека, с которым никогда не встречусь в жизни, знакомлюсь с предками, далекими соседями…

— Далекими соседями? — передразнил Батист. — Надо же, какое поэтичное определение для иностранцев.

Батист даже не пытался скрыть неприязни к гувернеру. Словно семья, поселив в его комнате человека, который мог бы удовольствоваться и койкой на чердаке, помешала приезду Анны. Анна так и не вернулась — даже когда Батист сам отправился за ней в Париж. Винить было некого, однако Батист отворачивал взгляд всякий раз, проезжая мимо двух детских могилок. Он не мог говорить о мертвых сыновьях хотя бы потому, что брак его распался. Собран предложил сыну развестись и жениться по новой, потому как болезнь, от которой кожа детей темнела и они умирали от жажды, была для рода Жодо не свойственна. Вот Ирис да все пятеро детей Сабины растут здоровее некуда.

— Нет, — отвечал Батист. — Мне следовало срезать с головы по локону и вложить их в ручки своим мертвым детям, как до сих пор наши вдовы кладут локоны в руки почившим мужьям. Надо было пообещать им никогда больше не жениться.

— Я чуть не поступила так, — сказала Аврора, которая до того лишь слушала разговор. Они с Собраном ехали в ее карете и подобрали Батиста, сидевшего на верстовом камне по пути из Шалона-на-Соне в Алуз, — его, пьяного, сбросила лошадь. — Когда моего мужа положили рядом с гробом, я попросила ножницы и срезала с головы локон. Но дядя остановил меня, не дал вложить волосы в руку мужу. Сказал: никогда не знаешь, что случится в жизни. И оказался прав.

— Анри Леттелье, — с глубоким презрением в голосе произнес Батист. Услышав, как отец прыснул, он снова принялся жаловаться на судьбу: — И мне горько оттого, что Анна ушла…

— Ты не можешь винить мать…

— Это почему?

— Потому что так ты уподобишься ей самой в ее самодовольстве.

Аврора предупреждающе коснулась руки винодела.

— Собран, — попросила она.

— Да я и не виню мать. Просто Анна не подходила нашей семье. Мы же породнились с графом. Мы облагораживаем себя.

— Тебя учил отец Леси, — с болью в голосе напомнил Собран. — Лучшего учителя и пожелать было нельзя.

— Пока мне не исполнилось двенадцать. Потом-то меня никто не облагораживал. Теперь все мои сестры — дамы, а младшие братья становятся господами под присмотром гувернера, у которого костюм уже протерся в локтях.

Это была столь необычная смесь возмущения и снобизма, что Аврора уставилась на Батиста с восхищением.

— Уже протерся? — спросил Собран, как всегда отходя от темы. — Непорядок.

— Пошейте ему новый костюм в счет жалованья, — посоветовала Аврора.

Они с Собраном переглянулись, улыбаясь друг другу. Ангел с его причудами и нуждами будто связал их.

Они по-прежнему оставались любовниками — Аврора и Собран, Собран и Зас. Случались рассветы, когда Аврора выбиралась из постели Собрана и тайком возвращалась к себе в комнату по территории шато. Собран успевал проснуться ровно настолько, чтобы ощутить, как она целует его в бровь.

Оставшееся после Авроры тепло сменялось другим, более сильным. Приходил Зас, пахнущий потом — как дождь, пролившийся на землю, — довольный, что верно подгадал время и не надо ждать. На ступенях лестницы он встречался с баронессой, и та просила: «Пощади его, Зас, ради всего святого». Ангел наклонялся после над постелью Собрана и спрашивал: «Хочешь, чтобы я… обращался с тобой помягче?»

Зас уходил на рассвете, всего за сорок минут до завтрака. «Я быстро бегаю, — говорил он, в спешке застегивая сорочку и удивленно глядя на лишнюю дырочку для пуговицы, — Я побегу не по дороге, а холмы не задержат меня».

— Да-да, ты и лосось, и река одновременно, — говорил Собран, закрывая глаза и не видя, как Зас оборачивается к нему, встав у раскрытых двойных дверей. Потом спрыгивает вниз и бежит.

Когда бы барон Леттелье ни приехал из города, Найлл Кэли всегда был рад его видеть.

— Какое счастье снова с вами встретиться, барон, — говорил ангел, да так искренне и тепло, что даже барона пронимало на улыбку.

Затем Зас, словно бы извиняясь за неподобающую открытость в чувствах, начинал говорить о том, что могло бы зацепить барона, — о политике и, например, как, по его мнению, дальше будет действовать Луи-Наполеон.