Книга Проклятие Гоголя - Николай Спасский

ГЛАВА 17

Гремина погрузили в армейский фургон с номерами Шестого флота США. Там помимо водителя и сопровождающего в кабине было еще двое морских пехотинцев. В дополнение к двойным наручникам – руки-ноги,

которые, хотя и не сильно сковывали движения, Гремину завязали глаза. Поначалу, зная Рим, он по поворотам и торможению пытался отслеживать, по какой улице они ехали. Ясно было: они вертелись где-то в центре. Наконец «студебеккер» со скрипом остановился.

На четвертый этаж поднимались пешком. Для Гремина с его ножными кандалами не самый легкий подъем. К тому же все сильнее саднила рана от выстрела.

«Четвертый этаж… Я живу на четвертом, Марианна живет на четвертом. Покойный Маркини жил на четвертом». – Продолжить перечень Гремин не успел. С него сняли повязку. И первое, что он услышал, был четкий командирский голос Евгении на английском языке. Она была одета почти по форме. Синие туфли на низком каблуке, синие чулки, синяя строгая юбка, синий жакетик, белая блузка, жабо, крошечные бриллиантовые сережки, подобранные на затылке волосы. Она сделала вид, что не узнала его. Ну что же, дело хозяйское. Подобного изумления Гремин, наверное, не испытывал ни разу в жизни.

Они находились в квартире Марианны. Гремина подтолкнули на низкий, неудобный диван. Марианна полулежала в соседнем кресле, поджав под себя ноги в туфельках на высоких каблуках. В ярком цветастом платье, безумно злая, надувшая щеки, и – невероятно привлекательная. Видимо, она считала Гремина частью этой подставы и не ответила на его взгляд.

Гремин огляделся. За ним стояли трое. Здоровые, молодые, лет двадцати пяти, в форме военной полиции, белые каски, белые портупеи, белые башмаки, белые перчатки. Один из них негр. На поясах – здоровенные кобуры, руки по уставу за спиной. Взгляд – звероподобный. С такими не потолкуешь. Четвертый – у двери в библиотеку, в той же позе. У окна – Евгения, которая как будто здесь командовала.

Еще один тип лет сорока пяти чуть в стороне – серый костюм, недешевый, белая рубашка, серый галстук, начищенные ботинки, пробор, массивное золотое кольцо на мизинце. Понятно, пытать будет этот.

Заговорила Евгения. Чувствовалось, что ей очень хотелось казаться взрослой.

– Итак, господа, еще раз поясню ситуацию. Я секретарь американского посла. Как вы знаете, по Закону о национальной безопасности 1947 года, посол является верховным координатором деятельности всех спецслужб в стране пребывания. Кроме того, по совместительству я являюсь майором Центрального разведывательного управления США. Мне поручено провести допрос господина Гремина с применением легких, повторяю, легких психотропных веществ… Мы более-менее представляем его активность здесь. Он не причинил ни малейшего вреда американским интересам. Напротив, сам того не сознавая, значительно помог нам. Однако нам нужно выяснить: откуда советские спецслужбы получили информацию о наличии так называемого документа Гоголя и какая роль отводилась этому документу в секретных операциях советских властей в Италии?

Она остановилась, чтобы перевести дыхание. Голос был резкий, с легкой металлической ноткой, звучал убедительно.

Паузой воспользовался тип, находившийся чуть в отдалении:

– Можно, майор? Для начала нам нужно выяснить, где спрятан этот чертов документ, и найти его. – Голос грубый, с протянутыми гласными, человека с Юга.

«Младший лейтенант или сержант. Наверное, старший этих держиморд. Нужно будет нейтрализовать его первым», – взял на заметку Гремин.

Евгения проигнорировала.

– Маркиза сейчас будет доставлена в штаб-квартиру итальянской контрразведки. – Гремин сперва не врубился, о ком речь, потом сообразил, что таков титул Марианны. – Это единственная возможность защитить ее от ареста. Рассчитываю, что с учетом дружеских связей между ее отцом и начальником контрразведки все будет улажено: и нужная нам информация получена, и скандал предотвращен. Маркиза, дочь посла, нас, собственно, мало интересует. А господина Гремина мы допросим. Захочет он нам что-то рассказать – это уже его решение. Затем мы его тоже передаем итальянской контрразведке. И официально оформляем запрос об экстрадиции его в США, в течение сорока восьми часов. Все понятно?

Повисла долгая тишина. Евгения обвела взглядом присутствующих. Гремин про себя подумал: «Боже, как бы ей годилась нацистская форма! Еврейкам вообще идет форма».

Неожиданно раздался тихий, неприятный голос господина в штатском, в халате:

– Да, все правильно, госпожа Фридберг, только хочу внести ясность. Здесь командуете не вы, а я.

Гремин перевел глаза на Евгению. Та опешила, но совладала с собой.

– С какой стати вы? Меня сюда направила сама госпожа Люс. Она сейчас в частном отпуске в США, где оперируют ее мужа. Госпожа Люс оставила мне все необходимые указания. А кроме того, я здесь старший по званию офицер.

Гремин подумал, что комбинация здесь не так проста. Евгению рано подводить под категорию «суки».

Евгения с вызовом посмотрела на человека в халате. Серыми, непроницаемыми глазами, как в американских фильмах.

– Госпожа Фридберг, я вынужден напомнить: вас здесь никто не ждал, никто сюда не вызывал. Вам была отведена определенная роль, которую вы исполнили с блеском. Вы представлены к награде. Теперь ваша роль завершилась. Строго говоря, вас здесь не должно быть…

Если вы пожелаете присутствовать при допросе – пожалуйста.

Евгения выглядела жалко. Фигуру еще держала, все-таки роль дисциплинирует. А вот лицо уже поплыло. Не хватало только слез.

– Я вам искренне советую покинуть помещение, забыть, что вы видели здесь, и уехать из Рима дня на два-три на какой-нибудь курорт.

Евгения едва не дрожала. Гремину стало ее страшно жалко.

– Капитан, извините, разрешите мне побыть здесь минут пять. Просто прийти в себя. Потом я уйду, не волнуйтесь.

Итак, композиция была такова. Гремин сидел на диванчике в салотто на квартире Марианны, где они так часто собирались. Он оценил выбор этого места. Жильцы дома за последние месяцы привыкли, что здесь зачастую ночами горел свет и раздавались голоса. На шум никто не обратил бы внимание.

Наручники сковывали ему руки и ноги. Посередине висела длинная соединительная цепь. Передвигаться в таких кандалах он мог с трудом. Болела рана.

Марианна сидела комочком, поджав под себя ноги, была подавлена и усиленно старалась не смотреть ни на Гремина, ни на Евгению. До сих пор она не произнесла ни единого слова.

Кресло по левую руку от Гремина пустовало. Рядом стояла Евгения. Сзади на фоне зашторенного окна прорисовывался силуэт гражданина в белом халате.

Гремин отдавал себе отчет, что при четырех военных полицейских его положение из рук вон плохо. Да, его пока не обыскивали, и он успел заложить свой золингер за резинку носка. Пока не заметили. Но что он с бритвой против четырех армейских кольтов.