Книга Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века - Олег Валентинович Ауров

собрании, должны были клятвенно подтвердить факт всего происшедшего (§ 6).

Центральное место в происходившем занимал уже упоминавшийся символический предмет — «festuca». На его значимость указывают не только замечания законодателя, сопровождающие описание каждого шага участников ритуала («et sic festucam… iactet», «festucam iactavit», «et accipiat festucam», «quem elegit festucam iactare», «festuca iactata est», «coram omnibus festucam… iactasset»), но и прямое уподобление символа передаваемому имуществу: «furtunam suam in lesum iacatat» — «in cuius laesum festuca iactata est». Тот, в чьем распоряжении находилась festuca, и выступал в качестве владельца (heres): «ipsi quod heredes deputauit, in lesum iactet» (§ 3); «illum, in cuius lesum iactatur, et illum, quem heredem apellat» (§ 4). Бросивший же символический предмет автоматически выводился из числа владельцев, отказывался от своих прав в пользу «того, в чью полу он бросил палочку».

Каково же значение этого предмета? Чтобы верно истолковать его, следует учесть все остальные упоминания «festuca» в «Салической правде». Всего их три, причем их содержательная близость несомненна: во всех трех случаях речь идет о процессуальных нормах, точнее о взятии и взыскании судебного залога (fides) применительно к разным обстоятельствам. Причем во всех этих случаях законодатель стремился подчеркнуть свободный статус и состоятельность лица, державшего «festuca», поскольку без соблюдения двух этих условий ни принятие, ни взыскание судебного залога не представлялось возможным.

Первое из трех упоминаний содержится в 50-м титуле и касается правил взыскания залога с лица, не выполнившего своих обязательств. Согласно этой норме гарант, представ перед графом своего округа и держа в руках палочку-символ, должен потребовать взыскания соответствующей суммы из имущества должника; при этом он заявлял: «Я собой и имуществом своим ручаюсь…»[724].

Второе и третье свидетельства относятся к более поздней части судебника и включены в дополнения к нему, будучи установленными рассмотренным выше эдиктом короля Нейстрии Хильперика I (ок. 574 г.). (Напомню, в нем также фигурирует и слово «hereditas», правда, вне связи с описанным ниже.) В первом случае утверждается, что лицо, которое в сотенном собрании не может заручиться необходимым свидетельством, должно прежде всего предоставить судебный залог; таковой надлежит передать правой рукой, тогда как в левой следует при этом держать «festuca»[725].

Наконец, последняя из трех норм связана с ответственностью хозяина за его раба, совершившего кражу. Он должен выдать раба для наказания; в противном случае он обязан предоставить залог или возместить ущерб. Если же, несмотря на предоставленные отсрочки, хозяин не сделает этого, то ему надлежит предстать в сотенном собрании перед заседателями-рахимбургами. Последние, выслушав доводы обвиняемого, должны призвать графа для взыскания ущерба из его имущества. При этом обвиняемый предстает перед графом, держа в руках все ту же палочку — «cum fistuco», после чего граф и сопровождающие его семь особо надежных рахимбургов из числа антрустионов должны совершить необходимые процессуальные действия, связанные с конфискацией[726].

Получается, что «festuca» символизирует не имущество как таковое, а правовой и материальный статус его обладателя, обеспечивавший полноту его правоспособности и обусловленную ею гарантию выполнения соответствующих обязательств. Очевидно, что этим статусом обладали лишь лично свободные люди: хозяин раба, а не сам раб должен был появляться перед рахимбургами с «festuca» в руке. Столь же ясно, что этим статусом не обладают и женщины: они ни разу не фигурируют в числе лиц, участвовавших в тех правовых церемониях, в которых фигурирует палочка-символ. Наконец, очевидно, что все тот же статус не распространялся на лиц, не обладавших соответствующим имуществом («я собой и имуществом своим ручаюсь» — Lex Sal.50). Если к тому же учесть, что все описанные церемонии происходили, как правило, в сотенных собраниях воинов-ополченцев, что подчеркивалось как присутствием председателя-сотника, так и требованием законодателя иметь при себе щит, то возникает устойчивое ощущение изначальной семантической связи «festuca» с военной сферой.

К сожалению, здесь исчерпываются все известные мне упоминания о палочке-символе, содержащиеся в источниках меровингского времени[727]. И дело не только в относительной немногочисленности этих текстов, но и в очевидной древности самого символа. Поэтому в поисках если не объяснения, то хотя бы намека, пригодного для дальнейших рассуждений, приходится выходить за рамки меровингского времени и обращаться к свидетельствам римских авторов. Едва ли не единственным из них рассматривал «festuca» как правовой символ уже упоминавшийся римский юрист Гай. В «Институциях», излагая процедуру предъявления вещного иска, в одном месте он не только упоминает интересующий меня предмет, но и предлагает целостную интерпретацию его семантического смысла.

Из институций известно, что при виндикации вещи обычай являться в суд претора с «festuca» в руке и налагать его на спорную вещь (или ее символ) после предъявления претензий «по квирите — кому праву» (что должны были сделать как истец, так и ответчик) объясняется древними представлениями, согласно которым «палочку или прут употребляли вместо копья, как символ законной собственности, так как полагали, что самая бесспорная собственность та, которую захватили у врага. Вот почему (при разбирательстве дел) в центумвиральной коллегии выставлялось копье»[728].

Других упоминаний о символике, связанной с «festuca», в источниках римского права нет (в том числе и в текстах самого Гая), что, видимо, объясняется как древностью символа, так и архаичностью описанной римским юристом исковой процедуры. Косвенным подтверждением этого предположения являются, в частности, сведения, собранные видным специалистом по истории индоевропейских социальных терминов Э. Бенвенистом относительно употребления слова «hasta» (копье, пика) в символических контекстах[729]. Но если эта гипотеза верна и если соответствующая символика не являлась исключительно римской, то в источниках меровингского времени надо искать примеры использования копья или пики в качестве символа в том же контексте, в котором фигурирует и «festuca».

К счастью, такие примеры не только обнаруживаются, но и оказываются весьма красноречивыми. Пожалуй, наиболее ярким из них является эпизод из «Истории франков» Григория Турского, относящийся к 585 г. Король франкской Бургундии Гунтрамн (525–592), подвергнув пытке послов узурпатора Гундовальда по прозвищу Балломер, объявившего себя сыном короля Хлотаря I (511–561), узнал о его претензиях на Бургундское королевство. Из слов схваченных послов также выяснилось, что сложился заговор, к которому присоединились едва ли не все вельможи Австразии, в том числе могущественный герцог Гунтрамн Бозон. Заговорщики желали свержения как собственного короля Хильдеберта II (575–596), так и его дяди Гунтрамна. Выслушав эти показания повторно в присутствии племянника, австразийского короля, бездетный Гунтрамн предпочел не медлить и провозгласил Хильдеберта своим наследником.

«После этого король Гунтрамн, вложив в руку короля Хильдеберта копье (курсив мой. — О. А.), сказал: «Это означает, что я передал тебе все мое королевство. Теперь ступай и прими под свою власть все