Книга От Красного террора к мафиозному государству: спецслужбы России в борьбе за мировое господство (1917-2036) - Юрий Георгиевич Фельштинский

вас в кабинет и уложил спать. Да к тому же все писатели были настолько пьяны, что никто ничего ни слышать, ни понять не мог».

Постепенно Сталин начал успокаиваться, но тут ему в голову пришла другая мысль:

«Иван! — закричал он. — Но ведь ты-то не был пьян. Что ты слышал?»

Гронский, конечно же, всячески пытался убедить Сталина в том, что ничего о смерти Ленина сказано не было и он, Гронский, ничего не слышал. Но с этого дня отношение Сталина к Гронскому совершенно изменилось, а в 1937 году Гронский был арестован[206].

Несмотря на заверения Гронского, что об отравлении Ленина пьяный Сталин ничего не рассказывал, осторожный и недоверчивый генсек решил подстраховаться. 19 октября 1932 года, на встрече у Горького с писателями-коммунистами, он «повторил» свой рассказ о Ленине и яде, но уже в отредактированном виде, в том, который не страшно было тиражировать[207]. Как вспоминал литературный критик Корнелий Зелинский, «Сталин тогда говорил замечательно. Он рассказывал редкие, интимные вещи из жизни Ленина, о которых никто не знает»:

«Ленин понимал, что умирает, — говорил Сталин, — и попросил меня однажды, когда мы были наедине, принести ему цианистого калия. “Вы самый жестокий человек в партии, — сказал Ленин, — вы можете это сделать”. Я ему сначала обещал, а потом не решился. Как это я могу дать Ильичу яд. Жалко человека. А потом, разве можно было знать, как пойдет болезнь. Так я и не дал. И вот раз поехали мы к Ильичу, а он и говорит, показывая на меня: “Обманул меня, шатается он”. Никто тогда этой фразы понять не мог. Все удивились. Только я знал, на что он намекает. О просьбе Ленина я тогда же доложил на Политбюро. Ну, конечно, все отвергли его просьбу. Вот Гронский знает про это»[208].

Сошлемся еще и на запись историка и архивиста Бориса Николаевского:

Троцкий […] рассказал один крайне важный эпизод, который, возможно, заставит историков признать Сталина убийцей Ленина не только через оскорбление его жены, но и в более непосредственном значении этого слова, убийцей-отравителем. […] Самый факт обращения Ленина с этой просьбой к Сталину вызывает большие сомнения: в это время Ленин уже относился к Сталину без всякого доверия, и непонятно, как он мог с такой интимной просьбой обратиться именно к нему. Этот факт приобретает особенное значение в свете другого рассказа. Автор этих строк встречался с одной эмигранткой военных лет […]. В Челябинском изоляторе ей пришлось встретиться со стариком-заключенным, который в 1922–1924 годах работал поваром в Горках, где тогда жил больной Ленин. Этот старик покаялся рассказчице, что в пищу Ленина он подмешивал препараты, ухудшавшие состояние Ленина. Действовал он так по настоянию людей, которых он считал представителями Сталина. […] Если этот рассказ признать достоверным, то заявление Сталина в Политбюро, о котором рассказывает Троцкий, имеет вполне определенный смысл: Сталин создавал себе алиби на тот случай, если б стало известно о работе повара-отравителя[209].

Описанный Николаевским эпизод перекликается с воспоминаниями Елизаветы Лермоло, арестованной в ночь на 2 декабря 1934 года по делу об убийстве Кирова. Выбравшись из сталинских лагерей, она смогла эмигрировать на Запад после Второй мировой войны, где после смерти Сталина опубликовала мемуары. В воспоминаниях Лермоло эпизод описан тот же: Ленин, Горки, повар, отравление. Только в ее рассказе повар, назвавшийся «Гаврилой Волковым», был не отравителем, а лицом нейтральным, даже Ленину симпатизировавшим, причем время ареста повара тоже относится к 1932 году. Вот что пишет Лермоло:

В течение нескольких дней я расхаживала по тюремному двору в полном одиночестве. Но в один из дней ко мне присоединился спутник. Им оказался коммунист Гаврила Волков, который уже давно пребывал в тюрьме. До сих пор ему было разрешено выходить на прогулки только в полном одиночестве. Через окошко в моей камере я много раз видела, как он, сутулясь, одиноко бродил по пустынному двору. Хотя он находился всего в двух камерах от меня, мне ни разу не представилась возможность перекинуться с ним хоть словом. Он выглядел испуганным и в то же время устрашающим. В нем присутствовало нечто, отчего не хотелось завязывать беседы. Ходили слухи, что его держат в «строжайшей изоляции», подотчетной непосредственно Кремлю. И никто не знал, в чем его обвиняют и почему посадили. […]

У нас был долгий разговор. Он рассказал мне, что он старый большевик и принимал участие в большевистском восстании 1917 года в Москве. До 1923 года он служил в Кремле в качестве заведующего столовой для высокопоставленных партийных функционеров. Затем его сделали шеф-поваром кремлевского санатория в Горках. […] Волков был арестован и доставлен сюда в тюрьму из «Серебряных сосен» в 1932 году. Как раз миновала третья годовщина его пребывания в изоляторе. На мои простые вопросы о сроке его заключения и о причине он дал весьма странные ответы: […] «Меня не только никогда не допрашивали, но никому не было даже позволено разговаривать со мной о моем деле […] В течение одиннадцати лет глубоко в душе я хранил страшную тайну, о которой не поведал ни единому человеку. […] Я чувствую, что мне не представится другой возможности поговорить с кем-либо так откровенно. Более того, я знаю, что живым меня отсюда не выпустят. Я должен рассказать вам мою историю».

Когда в 1923 году Ленин заболел, продолжал Волков, было решено госпитализировать его в кремлевском санатории в Горках. Волкова направили туда в качестве личного шеф-повара Ленина. Жена Ленина, Надежда Крупская, одобрила его кандидатуру, поскольку знала его в Кремле как человека, которому можно, без сомнений, доверять.

Ему приходилось много работать. Он должен был сам готовить и подавать еду Ленину, его жене и его врачам. Он проработал почти год без единого выходного дня […] Время от времени у него были посетители. Несколько раз к нему приезжал Сталин. Но в основном Ленин оставался один, если не считать присутствия Надежды Крупской.

Сначала все шло хорошо. Состояние Ленина, казалось, не вызывало тревоги. Затем к концу [1923] года, незадолго до наступления новогодних праздников […] Надежду Крупскую по какому-то неотложному делу неожиданно вызвали в Москву. Она отсутствовала три дня, и за это время здоровье Ленина резко ухудшилось. Когда Крупская увидела Ленина, она ахнула. Так плохо он выглядел. Естественно, был назначен особый уход, и вскоре Ленин поправился. Все облегченно вздохнули, и жизнь вернулась в обычное русло.

Примерно десять дней спустя Надежду Крупскую снова вызвали в Кремль по какому-то партийному делу. На этот раз она