Книга Рыцарь-разбойник - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Про какую? – спросил тот.
– Про батрачку. Монах сказал, что похоронил девчонку, которую волк разорвал. Говорил, что она у тебя батрачила.
– Было такое, – невесело вздохнул кузнец. – Жила у меня сирота. Звали ее Эльке. Коз пасла, по дому помогала. Один раз велел ей коз до большого оврага отвести, рядом с домом они уже все объели, а после обеда привести их обратно. Дуреха привела пять коз, а одну потеряла где-то. Я говорю: «Иди, найди, но дотемна не ходи, засветло возвращайся, даже если не найдешь козу, сама знаешь, что по темноте у нас ходить нельзя». Так она ушла и не вернулась. Утром с собаками пошел ее искать, так собаки заупрямились идти. Пинками их гнал до оврага. Обшарил большой овраг: ни козы, ни Эльке не было. И следов никаких собаки не нашли. С тех пор не видал ее, пока святой человек не сказал мне, что нашел девочку, порванную на куски, говорил, что руки и ноги – все погрызено было, все разбросано. Он собрал все, что нашел, и схоронил ее у своего дома. – Мальчишки тем временем напоили коней Волкова и его спутников, стали рядом и с интересом слушали рассказ. – Вот так вот, – продолжал кузнец, – и неясно, как Эльке так далеко уйти смогла за ночь, где большой овраг, а где дом монаха. Почему пошла от дома в вашу землю – непонятно.
Волкову тоже было непонятно, и особенно интересовало его, к чему монаху замки и клетка.
– Ладно, кузнец, спасибо за рассказ и воду, – произнес он, вставая. – Поеду я.
– Доброго пути вам, господин, доброго пути, – кланялись кузнец и его молодые помощники.
Поехал Волков обратно и снова заехал к лачуге отшельника. Спешились возле нее, монаха опять дома не было. Походили вокруг, позаглядывали в щели, ничего не разглядели. Увалень хлипкую дверь потолкал – заперта.
– Выломаешь? – спросил у него Волков.
– Раз плюнуть, господин, – бахвалился тот.
Кавалер подумал немного. Хотелось ему, конечно, клетку посмотреть, но выламывать дверь в доме бедного монаха было нехорошо.
– Ну, ломать, господин? – спросил здоровяк, уже прикидывая, как это сделать лучше.
– Нет, – махнул рукой кавалер, нехорошо то было. – Поехали домой, обедать уже хочу.
Сел на коня, еще раз огляделся. Тихо тут, дикая земля. Кусты колючие, овраги от глины красные, чертополох и лопухи с репьем. Летом невесело, а каково же зимой? Как тут одному жить – непонятно. Видно, и впрямь отшельник – святой человек, раз не боится ни зверя, ни тоски.
Хотелось кавалеру с ним встретиться, много к этому святому человеку у него вопросов появилось и помимо клетки. А еще он подумал: «Жаль, что Сыча сегодня не было, Сыч непременно углядел бы что-то важное».
Глава 31
А Эшбахт, его убогий Эшбахт, на глазах менялся. Солдаты потихонечку стали дома свои ставить прямо вдоль дороги. Дома были дрянь, из орешника и глины: один очаг, два окна и дверь, сверху побелка – вот и весь дом. Но на фоне старых крестьянских лачуг смотрелись они чистенькими и уютными. Но главное – в них стали появляться женщины. Молодые женщины.
Из тех, что солдаты захватили на том берегу. Женщина сразу придавала обжитой вид солдатскому, мужскому, скудному дому. Хотя и рыдали они все не преставая. А как им не рыдать, если взяли их силком из дома, оторвали от родных, привезли в глушь да еще силой взяли замуж. И мужья у всех них были либо старые, некоторым и под сорок годков, либо увечны. Мало кому из двух десятков женщин повезло, чтобы у мужа было хотя бы лицо без шрамов и все пальцы целы. И все при этом еще и бедны.
А многие девки происходили из зажиточных крестьянских сел, а иные даже из торговых городских семей. В Эшбахте же их ждал дом из глины и палок, даже кровати в нем нет. Муж немолодой и уродливый, да еще и небогатый. На венчании девки выли в голос, отказывались к попу подходить. Кого-то приходилось и кулаками уговаривать. И только так они стоять соглашались при таинстве. Но брат Семион оказался глух к слезам молодых женщин. Венчал без всякой пощады, как бы невеста ни визжала и ни рыдала. Только уже совсем буйных просил успокоить, тех, что бились и орали на таинстве, тех и успокаивали без всякого снисхождения, используя оплеухи и тумаки.
И денег с солдат за ритуал святой отец не брал совсем. Не за корысть старался, а за совесть. И это при том, что чуть ли не треть девок состояла в церкви реформаторской, церкви сатанинской. Таких поп быстро перекрещивал, даже если девка и сопротивлялась. Перекрещивал и венчал. Ничего, стерпится – слюбится. Уживутся как-нибудь. Брат Семион был молодец.
Среди новых нищих солдатских домов скалой возвышался новый строящийся дом.
«Домишко какой-никакой построю при церкви, чтобы господина не стеснять», – говорил брат Семион епископу Маленскому, когда деньги клянчил на церковь, притом смиренно закатывал глазки к небу. И «домишко какой-никакой» получался солидным: в два этажа, каменный, с подвалом, а размерами он был больше, чем дом самого господина Эшбахта. Находился новый дом в удобном месте, на въезде в деревню. И под него монах просил отдать хороший участок в четыре десятины. Наверное, и дворик планировал.
Волков остановил коня и стал смотреть, как суетятся на строительстве приезжие мастера и кое-кто из солдат. Брат Семион был тут как тут, издали поклонился господину и поспешил к нему. Не иначе как деньги просить собирался. Он все монеты Волкову отдал на хранение и теперь, как надобность возникала, приходил за ними. А больше кавалер его и не видел последние дни. Очень увлекался брат Семион, пока строил свой «домишко какой-никакой».
– Благослови вас Бог! – сразу начал монах.
Все одеяние его было грязным. Немудрено, денно и нощно он пропадал на стройке.
– Здравствуй, монах.
– Сегодня стропила взялись тесать для второго этажа, а получается, что не хватит двух. Архитектор, оказывается, на амбары к реке два бревна забрал, не хватало ему. Опять в город ехать надо, – пожаловался брат Семион. – Да еще архитектор говорит, что на второй этаж уже покупать надо и на крышу еще. А еще печника вызывать пора, пока крышу не поставили, чтобы
