Книга Ключ-город - Александр Израилевич Вересов

приподнялся над щитком и сразу посунулся вперед, лег прямо под пули. Геннадий вцепился в него, потащил вниз. Только в проломе заметил: руки мокрые. Посмотрел — кровь!

Еще не открыв глаза, Иринушкин услышал разговор. Узнал грубоватый голос Зеленова. Сержант по совместительству был санитаром.

— Бинты в углу, в ящике.

Тишина длилась долго. Потом другой голос, глубокий голос Марулина, спросил:

— Ранение тяжелое?

Ответа пулеметчик не расслышал. Он потерял слишком много крови. Мысль работала вяло, лениво. Совсем не страшной представлялась смерть. Хорошо бы маму повидать. Зачем, зачем он тогда не разрешил ей проводить себя? Даже не простились как следует…

Володя открыл глаза. Он сразу узнал санчасть в Светличной башне, комнату с серыми стенами. Близко, через камеру, находилась гарнизонная кухня.

Зеленов в белом халате, который топорщился на плечах, выглядел еще более неприветливым. Он больно поворачивал Володину руку, затягивая ее бинтом.

— В мякоть угодило, пустое дело… через неделю опять пойдет в свой чертов пролом. — И вдруг прикрикнул на раненого: — Нечего киснуть! Только от дела отрываешь. — И начал сдирать с себя халат.

Зеленов не шутил, он и в самом деле не терпел слабых, беспомощных людей. Он сердился, что пришлось на полчаса оставить орудийный расчет.

Но от окрика пулеметчику стало веселей. На тех, кто собирается помирать, не кричат. Вот только бы встать на ноги, поскорей окрепнуть. Он придет в землянку к Андрею и задаст ему выволочку. Пусть знает, как надо разговаривать с тем, кто получил боевое ранение.

Валентин Алексеевич нагнулся над пулеметчиком, лицо его показалось Иринушкину очень добрым.

— Видишь, — сказал комиссар, — человек становится солдатом, только когда кровь свою на родимую землю прольет. Вот как оно бывает.

И простился одними глазами.

Г Л А В А  VI

ПОИСК

Миновало несколько дней. Рана затянулась. Иринушкин чувствовал себя здоровым. Но Зеленов не разрешал ему выходить из Светличной.

— Эк тебе не терпится под пули стать, — говорил Андрей, — лежи знай. Медицине про то лучше известно, хлюпик ты или справный боец. Пока получается, вы, товарищ Иринушкин, как есть хлюпик. Ну и лежать, и помалкивать.

 Когда Андрей сердился, он переходил на «вы» и официальное обращение. Артиллерист в белом халате требовал беспрекословного повиновения «медицине».

За это время Володя отоспался хорошенько. Спал он, как сурок, днем и ночью.

Однажды пулеметчик проснулся и в полумраке каземата увидел, что санитар стоит около стены спиной к нему и перебирает банки, встряхивает их, нюхает.

Иринушкин решил: теперь самое время доказать, что он человек здоровый и нечего его держать в санчасти. Доказать это было нетрудно. Нужно тихонько подкрасться к Андрею и простреленной рукой отпустить ему такую затрещину, чтобы у санитара не оставалось сомнений: рука действует отлично.

План был выполнен быстро и успешно. Но результат получился неожиданный. Фигура в белом пискнула, повернулась — и на Володю испуганно глянули большие девичьи глаза. Из-под красноармейской шапки, съехавшей от удара набок, выползла косица.

Совершенно растерянный, подхватывая слишком широкие в поясе кальсоны, Иринушкин попятился и торопливо забрался под одеяло.

— За что вы меня ударили-то? — гневно крикнула девушка. — Я сейчас же вызову сюда коменданта!

Володя натянул одеяло до самых глаз.

Прошло довольно много времени, прежде чем он решился спросить:

— Кто вы?

— Вот еще, — удивилась девушка вопросу, — я санитарка.

— А на остров к нам как попали?

— С батальоном.

До этого утра Иринушкина навещал только Геннадий Рыжиков. Он приходил на несколько минут, спрашивал, как кормят, жаловался на то, что временный командир расчета «ничего не объясняет, а вовсю ругается», и торопил товарища: «Кончай болеть».

Теперь же чуть ли не половине гарнизона понадобилось узнать о самочувствии пулеметчика. В комнату набивалось столько народа, что становилось нечем дышать. Володе скоро надоело это всеобщее беспокойство о его здоровье. Бойцы задавали ему вопросы, а сами смотрели на санитарку. У нее были аккуратные, как у школьницы, косы, короткий толстенький нос и на лбу неглубокие рябинки.

Иногда она протестовала против такого оживления в санчасти:

— Грязь только наносите.

Бойцы, многих из которых Иринушкин видел впервые, отвечали ей:

— Очень уж хороший парень этот пулеметчик, нельзя не проведать.

Или:

— Сами понимаете — фронтовая дружба.

Это вранье так опротивело раненому, что хоть беги из Светличной.

Однако все завершилось гораздо проще.

Пришел Андрей Зеленов, прогнал лишних посетителей и сказал Володе:

— Завтра — на позицию. Здоров. — Потный от волнения, он козырнул девушке: — Возражений не будет, товарищ военфельдшер?

Тонкая лесть со стороны сурового и неизменно правдивого артиллериста изумила Иринушкина.

Но он не раздумывал над этим. Мысли его были заняты совсем другим. От бойцов, побывавших в санчасти, он узнал, что накануне ночью на остров переправился стрелковый батальон.

Что-то готовилось.

__________

Такого многолюдья в крепости не бывало. Прибывшие стрелки расположились в пустующих корпусах. Чистили оружие. Заряжали запасные диски. Проверяли гранаты и подгоняли их к поясам, под правую руку. Все свободное время спали. На полу, без подстилки, ранец в изголовье.

Командир батальона, молодой капитан с узкими усиками, почти не уходил с наблюдательного пункта. Бинокль натер ему красные полукружия под глазами. Он смотрел то на Новоладожскую косу, то на карту, развернутую на кирпичах. Вполголоса разговаривал с комендантом крепости, стоявшим рядом. Комендант был очень серьезен, с готовностью отвечал на все вопросы.

— Прошу вас послать разведку, — обратился к нему молодой комбат.

Хотя они были в равном звании, Чугунов поднес пальцы к козырьку.

— Есть!

В подземелье, где жили бойцы, коменданта встретил старшина Воробьев:

— Смирно!

Чугунов не принял рапорта.

— Вольно.

Он сел на нары и велел сесть бойцам. Ясно, без лишних слов капитан рассказал о предстоящей операции. Ей должен предшествовать ночной поиск непосредственно на позициях врага, на бровке. В поиск отправятся на лодке всего два-три человека. Капитан не скрыл исключительную опасность дела. Затем спросил:

— Кто пойдет?

В подземелье стало очень тихо. Чугунов всматривался в лица бойцов. Одни отводили взгляд: явно боялись, не назвал бы комендант их фамилию, другие смотрели спокойно, будто говорили: «На рожон не попру, а пошлете, так тому и быть». Но у многих опасность раздула озорной, дерзкий огонь в глазах.

Комендант знал своих красноармейцев не только поименно. Он грустно подумал: «Отчего это самые хорошие люди, самые умелые и добрые так щедры, отдавая жизнь?»

Встал Степан Левченко, одернул гимнастерку и сказал:

— Разрешите мне, товарищ капитан.

Чугунов тихо ответил:

— Подбери сам еще двоих. Готовьтесь.

Степан был, как обычно, весел, говорлив. Только когда передавал коменданту свой комсомольский