Книга Здесь живу только я - Александр Пелевин

— Пожалуйста, успокойся и перестань.

— …и очень может быть, что мы никогда не осознаем фатальности этой ошибки…

— Успокойся и перестань щелкать каналы, — Герман выхватил пульт и выключил телевизор.

Петр поднял глаза к потолку: тишина затянула шею петлей, прыгнула с люстры и закачалась, тело ее выгнулось в судороге, лицо покраснело и перекосилось.

Через несколько минут Сонечка и Венедикт вышли из ванной — потные, разгоряченные. Они прошли в кухню, смеясь. Петр посмотрел на них, и его правое веко задергалось.

— Убирайтесь отсюда, — произнес он так слабо, что даже тишина продолжала качаться под люстрой, не услышав его слов.

Они растерянно переглянулись и обменялись улыбками.

— Убирайтесь, — сказал он тверже.

Герман молчал. Тишина перестала качаться и спустилась на веревке пониже, чтобы как следует все расслышать.

— Просто убирайтесь к чертовой матери. Я надеюсь, что никогда больше не увижу вас. Я не хочу больше видеть вас.

Из-за угла коридора в кухню осторожно заглянул кот.

— Слушай, это конечно твое дело… — начала Сонечка.

— Мое. Это мой дом. Здесь живу я. Здесь живу только я. Убирайтесь отсюда! — неожиданно взревел он, встав со стула и вцепившись руками в край стола.

Сонечка взяла Никонова за руку и, не оборачиваясь, быстрым шагом пошла к двери. У самого порога Венедикт оглянулся и увидел, что Петр до сих пор стоит у стола с бешеными глазами и тяжело дышит.

— Ты злой, — сказала Сонечка. — Если бы у меня был муж, ты бы убил его.

— Я приду поплясать на ваших могилах, — ответил он, отдышавшись. — Закрой за ними дверь.

И опустился на стул.

Герман направился к двери и выпустил их из квартиры, сухо попрощавшись с Никоновым коротким рукопожатием.

Когда он вернулся на кухню, Петр сидел в той же позе, нервно потирая рукой подбородок и разглядывая крошки от торта на столе. Его лицо оставалось красным, и правое веко по-прежнему дергалось.

Вокруг его ног крутился Мюнхгаузен.

— Ты правильно сделал, — сказал Герман. — Меня от них воротит.

Петр молчал. Герман пододвинул к нему стул и сел рядом.

— Успокойся, — он положил ему руку на плечо.

Петр недовольно дернулся. Герман убрал руку, встал и подошел к окну. Закурил.

— Где они? — спросил вдруг Петр.

— Они ушли. Ты прогнал их.

— Да, помню.

Он снова стал разглядывать стол. Через минуту спросил:

— А где они?

Герман обеспокоенно заглянул в его лицо: оно по-прежнему было красным, на лбу вздулись вены. Веко все еще дергалось.

— Эй, что с тобой? — Герман вновь сел рядом с ним.

— Где они?

Взгляд Петра отчаянно забегал по комнате.

— Где?

Резкими движениями он похлопал себя по карманам, затем встал со стула и выглянул в окно.

— Где?! — он сорвался на крик.

Герман схватил его за плечи и попытался усадить обратно. Петр сел. Было слышно, как тяжело и часто он дышит.

Петр содрогнулся от страха. Он почувствовал, как по позвоночнику ползет жирная белая многоножка. Еще одна тварь обвилась вокруг его горла и с силой сдавила. Стало трудно дышать. Взглянул на пальцы — они были белыми и шевелились. Он мигом вскочил со стула и вновь подошел к окну — на пол посыпались тысячи маленьких насекомых. Они хрустели под ногами. Петр зажмурился и увидел собственное улыбающееся лицо — без глаз, но с длинными усиками, растущими из затянутых кожей глазниц. Тогда он закрыл лицо руками и закричал.

— Где?!

— Да что с тобой?

Петр открыл глаза и увидел серый потолок своей комнаты. Он лежал на кровати. Рядом на стуле сидел Герман.

— Ну как ты? — спросил он.

Петр приподнял голову и растерянно огляделся по сторонам. За окном было уже темно; накрапывал дождь. В ногах свернулся клубком Мюнхгаузен.

— Как ты? — повторил Герман.

— Что это было? — Петр услышал свой голос со стороны, он был слаб и хрипловат.

— Ты ничего не помнишь?

— Нет, — он снова уронил голову на подушку.

Герман прищелкнул языком и тяжело вздохнул.

— Ты стал кричать и упал на пол в судорогах. С пеной на губах.

— Черт возьми… — зло прошипел Петр.

— Несколько раз ты приходил в сознание и даже что-то говорил. Я вызвал скорую — они сказали, что это банальное алкогольное отравление. Но мне кажется, что тебе надо посетить врача. Это серьезные проблемы.

— Я ничего не помню, ничего. Мне стало страшно, а потом… А потом я проснулся.

— Прошло пять часов.

Петр потрогал рукой лоб. Сильно болела голова.

— Я хочу спать, — сказал он. — Я очень хочу спать. У меня болит голова.

— Спи, — ответил Герман. — Не буду мешать.

Петр отвернулся к стене и моментально заснул.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Однажды тяжелым, кровавым летом, пропахшим потливым зноем, отряд красноармейца Петра окружили белые в одном небольшом селе.

Долго красные бились, насмерть стояли они, отбивались из самых последних сил, но врагов становилось все больше, и было у них несчетное количество пушек и пулеметов, а командовал ими сам Белый Генерал.

Весь отряд положили белые, один лишь красноармеец Петр засел в старой избе с винтовкой и стал отстреливаться.

Три дня и три ночи отстреливался красноармеец Петр, многих он положил. А на исходе третьего дня, когда стало белым совсем невмоготу, изловчились они и швырнули в окно гранату. И красноармейцу Петру оторвало ноги.

Умолкла стрельба. Стало тихо в деревне. Долго белые в дом не решались войти. Закинули для верности еще одну гранату, и красноармейцу Петру оторвало руки. Наконец белые осмелели, приободрились, почуяв, что нет больше для них опасности, осторожно пробрались в дом и вынесли красноармейца Петра на дорогу. А он все живой — хоть безногий, безрукий, да глаза у него горячие — страшно в них смотреть, и голос охрип — страшно слушать его.

Все белые собрались посмотреть на храброго красноармейца. Даже сам Белый Генерал пришел. Посмотрел он на раненого, прищурился и приказал своим адъютантам зашить Петру зерно в живот. Была такая хорошая шутка в те времена. Разрезали красноармейцу Петру живот, засыпали туда зерна из мешка и зашили суровыми нитками. А он все равно живой — и глаза такие же яркие. Тогда повесили его на обочине пыльной дороги, у самого въезда в деревню, и в полночь он умер.

Провисел красноармеец Петр несколько дней, а потом вошли в село красные и с тяжелым боем прогнали белых. Увидели большевики обезображенный труп своего товарища, постояли да помолчали. Бережно сняли красноармейца Петра со столба и закопали в чистом поле.