Книга Свет мой, зеркальце - Генри Лайон Олди

Сказать по правде, розыгрыш не стоил выеденного гроша — или ломаного яйца, это как угодно. Но если сделать маленькое допущение…

Разговор с отражением. Всеведенье двойника. Печальное грядущее Дылды. Утром герой рассказа (повести? чем черт не шутит!) терзается сомнениями: поверить — выставить себя круглым болваном, психом с видами на персональную палату с мягкими стенами. Но герой упрям, он не уехал на такси, нет, он остался ночевать в особняке. Утром он достает всех — Дылду, Тусю, свою жену — расспросами; нервный срыв, герой хватает молоток — ну есть же в доме молоток? — бьет зеркало, топчет осколки, хватает их руками; кровь, порезы, Туся вызывает «скорую»… Вкрадчивый голос психиатра. Галоперидол. Электрошок. Серийный маньяк-убийца в палате-камере по соседству. Вопли безумцев не дают уснуть. Украденная канцелярская скрепка. Замок, вскрытый после десятка безуспешных попыток. Санитар с расколотым черепом: иначе не уйти. Ошметки мозгов на стене, следы босых ступней на полу. Воспользовавшись случаем, сосед-маньяк тоже бежит…

Эк тебя несет, красавец. По кочкам, по штампам.

Он упаковал сокровища Арлекинова сортира — не «Шанель № 5», нет, не «Шанель»! — в черный кулек из плотного полиэтилена, тщательно завязал. Промыл лоток, вытер, загрузил свежий наполнитель. Зачем-то выглянул в окно, страдальчески сощурился от буйства солнца. Мусорные баки под акацией, этой неопалимой купиной, как и следовало ожидать, стояли на прежнем месте. Что только коммунальщики с акацией не делали: пилили-рубили, душили-душили, а из стесанного пня вопреки сатрапам проклевывалась и стремительно шла в рост свежая, жизнерадостно-яркая зелень.

Вон, опять выше гаражей вымахала.

Покончить с акацией было проще простого. Огонь, кислота, толстый слой нитрокраски; ведро банальной поваренной соли… Но давать подсказки дендрофобам Ямщик не собирался. В противостоянии дворников и флоры он болел за акацию, и злорадно ухмылялся, наблюдая тщету муниципальных усилий. Равнодушный к зеленым насаждениям, Ямщик просто не любил коммунальщиков.

Снять треники с пузырями на коленях. Надеть джинсы. Сунуть ноги в разношенные сандалии. Мятую футболку с застиранными ликами «King Crimson» оставить, как есть. Не на дефиле собрались! Проверка, не забыл ли ключ, теперь захлопнуть за собой дверь — и вниз по лестнице. А по дороге зайдем от обратного: мистику герой презирает, ищет рациональное объяснение — и, представьте себе, находит. Скрытые камеры в спальне, зеркало — проектор, вернее, дисплей. Скоростная обработка изображения на мощном компьютере, внесение корректив в режиме реального времени. Заранее смонтированные нарезки видео с участием присутствующих, модулятор голоса… Мотив? Эксперимент, афера, подстава. Тут главное — второе дно, третье, пятое. Овидий, «Метаморфозы»: все не то, чем кажется…

— Гражданин!

Ментов было трое, как в классическом анекдоте. Или они уже не менты? Моя полиция меня бережет. Вон и форма новая. Кто вы теперь, парни? Понты?!

Слово царапало язык. Понты? Точно не они.

— Да?

— Вы где проживаете?

— Здесь. Четвертый этаж.

Он указал на окна своей квартиры.

— Документы?

— Дома.

— Что у вас в пакете?

— Говно, — с нескрываемым удовольствием сообщил Ямщик.

Ей-богу, он не поверил своему счастью. Не часто в Министерство культуры звонят и спрашивают: «Прачечная?»

— Не понял?!

— Говно, — раздельно повторил он. — Через два «о».

— Стойте, где стоите, — ладонь старшего легла на кобуру. — Руки держать на виду. Гармаш, проверь.

Гармаш, белобрысый лопоухий сержантик в форменной бейсболке, надвинутой на лоб, двинулся к Ямщику по дуге, мелкими шажками. Гармаш опасался перекрыть директрису огня. Теракт века: шахид покушался на мусорный контейнер! Чтоб вонища на весь квартал! Но полиция бдит, преступник схвачен и изобличен…

С осторожностью бывалого сапера, подыгрывая сержанту, Ямщик протянул ему пакет. Гармаш пакет принял, стараясь держать его подальше от себя, начал возиться с узлом. Узел стоял насмерть, сержант пыхтел, кокарда на фуражке старшего плавилась в лучах солнца. По виску Ямщика сползла липкая капля пота. Еще решат, что он нервничает…

Сержант совладал с пакетом. Сунулся внутрь, потянул носом:

— Блин! Говно!

— Что?!

— И правда говно! Не соврал гражданин…

Лицо старшего начало медленно багроветь.

— С какой целью, — он с усилием прокашлялся. — Зачем вы носите это с собой?!

Хренушки, подумал Ямщик. Не дам я тебе повода, и не надейся.

— Это наполнитель для кошачьего туалета. Использованный. Шел выбрасывать в мусор. Куда его еще девать?

— Гармаш?

— Я!

— Верни гражданину его говно.

Возвращаясь, Ямщик ликовал. Настроение, еще недавно бултыхавшееся возле отметки «паршивость средняя», взлетело до «хорошо, и хорошо весьма». Дома он не удержался, глянул в зеркало. Отражение вело себя адекватно: не своевольничало, соответствовало ощущениям. Полицейский адреналин еще бурлил в крови: дрожа от сладостного предвкушения, Ямщик включил компьютер. Следовало записать наброски сюжета, и эпизод с двумя «о» туда чудесно ляжет.

Он представил, как читатель упрекнет его в вульгарности, а он в ответ зацитирует эпизод сходной тематики из Умберто Эко, и настроение воспарило к небесам.

Хватило надолго, до ночи: спать Ямщик лег счастливый.

4

На третий быть беде

— Боренька, ты уже встал?

Уменьшительно-ласкательные он не любил, в книгах старался избегать, а по отношению к себе — ненавидел. Жена это знала, смирилась, привыкла, но случалось, забывала. Напоровшись на его яростный взгляд, ахала, охала, прикрывала ладошкой округлившийся рот; долго, с придыханием, извинялась. Увы, сейчас Кабуча находилась вне зоны видимости, и оплошности своей в полной мере не осознала. Он хотел ответить резкостью, жаль, в носу засвербело, и Ямщик оглушительно чихнул.

— Будь здоров! — донеслось с кухни. — Тебе кофе или чай?

Почему ты не на работе, спросил Ямщик у призрака жены. Почему?! Июнь? Лекции закончились? Ну да, консультации, зачеты, экзамены. Сегодня, похоже, выходной.

Он никогда не помнил Кабучиного расписания.

— Кофе! Только позже. Я в ванную.

Брился Ямщик без малейшей охоты, лишь потому, что щетина чесалась, а за бородой пришлось бы ухаживать. Опасная бритва? Станок? Пижонство, игрушки доморощенных мачо. Электробритва насухо, без пены и лосьонов, и потом умыться: летом — холодной водой, зимой — теплой. Всё, шабаш. Иногда Ямщик полагал, что его утилитарные взгляды на бритье — детская психотравма, последствия тесного общения с отцом, кларнетистом эстрадного оркестра при филармонии, маэстро на все руки, от моцартовского концерта ля мажор до «Petite Fleur» Сиднея Беше. Вспыльчивый, как его кумир Беше, который во Франции открыл пальбу из пистолета по коллегам, за что и сел в тюрьму, правда, ненадолго, отец следил за своей внешностью с тщанием природного франта, готов стрелять по любому, кто помешает процессу. Он брился дважды в день, утром и вечером, перед выступлением, надолго занимая ванную комнату, обставляясь чертовой уймой цирюльных примочек — санузел был совмещенный, Ямщик-младший плясал в коридоре от нетерпения, рискуя напрудить в штаны — и всякий раз, завершив церемонию, отец звал сына, подставлял щеку и велел: «Потрогай! Гладенько, а?» Ямщик трогал, втайне содрогаясь: замшевая, мокрая от одеколона щека отца на ощупь была странноватой, живой и в то же время неживой, рождая больные ассоциации, чье имя Ямщик узнал позже, повзрослев. Он даже не исключал, что его лучшие книги — да что там, все книги вообще, весь утонченный эстетский ужас, оформленный черными буквами на белой бумаге, вышел, как русская литература вышла из гоголевской шинели, из прикосновения детских пальцев к идеально выбритой отцовской щеке.