Книга Герман - Ларс Соби Кристенсен

Потом Герман получил две кроны сдачи с пятерки, сунул их в карман и вышел на улицу.

Ветер холодил стриженую голову. И вдруг прямо ему на черепушку упал каштан и чуть ли не прилип. Пришлось долго трясти головой, чтоб его скинуть, мягкие мытые волосы рассыпались по лицу. Но Герман спокойненько достал из кармана железную расческу, встал перед тройным зеркалом в окне и занялся пробором. Немедленно позади зеркала возникла физиономия Пузыря. Он пристально посмотрел на Германа, и глаза у него сделались такого же грустного цвета, как у Муравьихи.

Герман решил его подбодрить и весело поднял вверх расческу, чтобы Пузырь рассмотрел ее вблизи – он же страшно любопытный. Пузырь деланно улыбнулся, но вышло криво. Герман сунул расческу в карман и бегом припустил по аллее Бюгдёй.

У Якобсена за прилавком стояла мама. Здесь она совсем не такая, как дома; на ней белый фартук, а на волосах сеточка, похожая на паутинку.

На кассе был сам Якобсен-младший. Все говорят, что он похож на какого-то известного американского киноактера. Черные волосы зачесаны назад, на подбородке ямочка, как бывает у смешливых, хотя Якобсен не улыбается никогда, разве что огромным чекам. Из нагрудного кармана у него торчит несколько авторучек.

Герман первым делом подошел к кофемолке, зажмурился и втянул запах, раздув ноздри что есть сил. Если бы он помнил свои сны, они наверняка пахли бы ровно так.

Пришла мама и встала рядом, у нее за ухом карандаш.

– Смотри, какая у тебя теперь аккуратная голова.

– Спасибо, не надо.

Якобсен-младший пробил кому-то чек, громко прокашлялся и обвел глазами магазин. Не иначе продал килограмм мясного фарша или даже антрекот. Когда вся покупка – соль да хлебцы, он не кашляет вообще. А уж если бутылки хотят сдать, он встает и уходит в свою каморку, там у него радио и заграничные журналы.

– Сегодня на вас не нападали?

– Нет, сегодня только собака пописала на капусту, теперь продаем за полцены.

– А у нас что будет на обед?

– Зыбная рапеканка и рактошка.

– С шоколадным соусом?

– Конечно! Ты про дедушку не забыл?

– Никто не забыт.

Мама поставила на прилавок бумажный пакет. Герман точно знает, что в нем лежит: шесть зеленых яблок, восемь морковок, пять рыбных котлет, бутылка молока и две плитки простого шоколада. Дедушка здоров как лосось, поскрипит еще авось.

– Пузырю надо с тобой поговорить.

– Поговорить со мной? О чем?

– Он хочет состричь твой перманент.

– Опять шуточки.

– Ничего подобного. Пузырь правда хочет с тобой поговорить.

Мама отдала ему пакет и подтолкнула к двери. А в нее как раз ввалился Бутыля, и Якобсен-младший вскочил из-за кассы и исчез в каморке. У Бутыли в каждой руке по полной авоське бутылок, стеклотару пришел сдавать, и она гремит как янычарский оркестр за три недели до Дня Конституции.

– У тебя тоже муравьи в ногах? – спросил Герман.

От этих слов у Бутыли вдруг подогнулись ноги, он рухнул на пол и растянулся, засыпанный бутылками.

Сегодня все ведут себя очень странно, подумал Герман и выскочил на улицу. В спину ему летели крики Бутыли:

– Нет муравьев! Нет! Уберите муравьев! Уберите! Оставьте меня в покое!

И спокойный голос мамы:

– Конечно, нет, Францен. Сейчас мы сосчитаем бутылки и посмотрим, что у нас сегодня выходит.

К счастью, идти до дедушки недалеко: надо перейти трамвайные пути, миновать сосисочную и спуститься почти к самому метро. Но он живет на четвертом этаже, а это слишком много ступенек для обезножевшего человека. Герман давно решил, что, как только разбогатеет, купит дедушке лифт.

Дверь у него никогда не запирается, Герман просто толкнул ее и вошел. Сначала попадаешь в узкий коридорчик, здесь по стенам развешаны фотографии. На одной из них мама и папа Германа на борту задравшего нос корабля. Они тут еще совсем молодые, и Герман всегда сомневается, нравится ли ему этот снимок. На другой фотографии он сам. Сидит в каком-то уродливом плавательном круге и отчаянно орет, а голова лысая, как голубой шарик. Что-то Герман не помнит, когда это он так выглядел; может, это и не он.

В комнате на большой кровати под красным балдахином лежит дедушка. Он так лежит со дня бабушкиной смерти, а она умерла до рождения Германа. Ноги у дедушки тонкие, как карандашики, они свое уже отходили, как говорит мама. Но лежит он, во всяком случае, удобно. Запах в комнате, правда, не ахти.

Герман открыл окно, поставил еду на ночной столик, потому что по совместительству тот работает еще и просто столом.

Первым делом дедушка отпил молока прямо из горлышка. Пока Герман ходил в ванную вылить горшок, дедушка съел четыре котлеты, и вид у него стал довольный. В углу по заведенному порядку тикали старые ходики.

– У нас есть время поболтать? – прошелестел дедушка своим странным тихим голосом и положил Герману руку на плечо.

– У меня на кухне что-то пригорает.

Так всегда отвечает мама, когда в дверь звонят торговцы или мормонские проповедники.

Дедушка заржал и долго смеялся – тем же тихим голосом.

Эти кровати с балдахином – отличная вещь, наверно, в них и сны запоминаются.

– Что ты делал сегодня?

– Сегодня я много врал.

– Это не совсем хорошо. Но завтра будешь говорить правду.

– Не знаю, хватит ли у меня сил.

– Не оправдывайся.

– Прости.

– А зачем ты врал?

– Гленн, Бьёрнар и Карстен заставили. Они воткнули мне нож в сердце, и я валялся на полу как зарезанный.

– Это меняет дело. Я помню, однажды тоже соврал. Дело было в Турции в войну. Они содрали мне восемь ногтей, тогда я заговорил. Но это не считается.

Дедушка совсем лысый, у него три волоска за левым ухом, три за правым – и всё. Больше деду похвастаться нечем. Да и эти скоро выпадут. Голова шишкастая и неровная, как щебенка, и цвета похожего. Но мысли не просвечивают, и Герман рад, что их не видно. Он часто думает: а как бы выглядел без волос он сам? Как дедушка? Поди узнай… Дедушка, наверно, самый старый человек в мире. Вот странно, что и старики, и младенцы почти без волос.

– А я рассказывал тебе, как однажды сверзился с лестницы с двумя ведрами краски?

– Ага.

– В одном была синяя, в другом – желтая. Хоть убей, не помню, что я красил.

– Ты красил рамы на втором этаже дома на Несоддене.

– По счастью, я упал на траву, но на меня вылилась вся краска, и, естественно, я стал зеленым. Свалился я на Троицу, а нашли меня только в конце августа. Хочешь доесть последнюю котлету?