Книга Жребий вечности - Богдан Сушинский

– Разве что взять пять-шесть сотен своих африканских легионеров, высадиться на все том же мысе Фрежюс, на котором когда-то высадился Наполеон, и двинуться на Париж… – проговорил он вслух, вновь утомленно опускаясь на «ветку» своей походной «пальмы». – Как в старые добрые времена. А что? «Фельдмаршал Роммель идет на Париж! Африканское Чудовище приближается к столице! Император входит в благословенный Богом Париж! Народ приветствует своего императора!»[5] И пусть мир ломает голову, пытаясь разгадать его замысел, понять, что ему в этом Париже понадобилось… Никому и в голову не пришло бы, что, подобно Наполеону, я ворвался в Париж с одной-единственной целью – спросить: «Что вы сделали с Францией без меня?! Что вы с ней сделали?!»[6]

– Господин фельдмаршал, – возник во входном просвете адъютант командующего. – Прибыл Мохаммед аль-Сабах. Он желает вести переговоры от имени местных вождей.

– Желает? Кто он таков, этот ваш аль-Сабах, чтобы сметь что-либо желать? Или я опять несправедлив?

– Он – вождь местного племени, точнее, одного из местных племен. Вы уже встречались с ним.

– Какого еще племени, полковник?! – с ироничной горечью прокряхтел Роммель, вываливаясь, наконец, из своей «подвески» и жадно припадая теперь уже к фляге с водой.

– Простите, я запамятовал его название. Эти арабские наименования!.. Если позволите, я еще раз спрошу…

– Да мне наплевать, как оно называется, Герлиц!

– И я того же мнения, господин фельдмаршал. Мы не должны…

– Я не знаю и не признаю никаких племен, – прервал его Лис Пустыни. – И вообще, какого дьявола ему здесь нужно?!

– Просит срочно принять.

– Так это был его караван?

– Может, и его. Но сам он прибыл еще два часа назад на рыбацкой шхуне.

– Ах, еще два часа назад?! То есть он прибыл не с этим караваном, он оказался у нас не попутно? Интересно, что он все это время делал в моей ставке?

– Ждал, – вежливо склонил голову Герлиц.

– Почему… ждал? – не понял фельдмаршал. – Чего?

– Разрешения увидеться с самим фельдмаршалом Роммелем! Он обязан был прочувствовать важность этого момента, важность оказанного ему фельдмаршалом непобедимого Африканского корпуса снисхождения. Извините, но я позволил себе не докладывать, считая, что он может подождать, – спешно умалял свою вину адъютант. – Тем более что араб так и не смог внятно изложить причину своего появления.

– Или не желал делать это в разговоре с вами.

– Или не желал, – воинственно подтвердил Герлиц, демонстрируя готовность обидеться на неразговорчивого вождя непонятно какого племени.

– Вот увидите, Герлиц, он станет уговаривать нас махнуть рукой на противостоящие нам силы англичан и форсированным маршем двигаться на Каир.

– Вы правы, мой фельдмаршал. Вожди хоть сейчас готовы провозгласить вас фараоном, лишь бы увереннее чувствовать себя под вашим маршальским жезлом.

– Так, может, снизойти? Или я опять несправедлив?

– «Гробница фараона Роммельзеса Первого»! – не лишен был юмора адъютант. – Вот этого персональной гробницы-пирамиды в Берлине, в ставке фюрера, вам уже никогда не простят.

– Кстати, о Берлине… – Роммель по-наполеоновски скрестил руки на груди и прошелся по шатру. – Поступали какие-либо новые известия?

– Никаких.

– А жаль. Впрочем, все равно предчувствие у меня такое, что персональную гробницу мне уже приготовили: не здесь, а в Берлине.

– Вам?! – искренне удивился адъютант. – Только не вам! Я знаю, какие события вы имеете в виду: недовольство командования, возможный бунт части генералитета. Но ведь вы так и не решитесь примкнуть к бунтовщикам, а фюрер не решится возвести вас в ранг личного врага. Не посмеет. Фельдмаршал Роммель – это, черт возьми, фельдмаршал Роммель!

«Вот он, приговор, – поиграл желваками Лис Пустыни. – Объявленный тебе устами человека, который знает тебя, как никто иной в этом мире: “Но ведь вы так и не решитесь примкнуть к бунтовщикам, фельдмаршал Роммель!” И что ты можешь ответить ему? Только одно».

– Вы уже должны бы знать, Герлиц, что я – командующий корпусом, а не бунтовщик.

– Я это знаю. Вы – истинный легионер.

Фельдмаршал помнил, что в понятие «легионер» полковник Герлиц всегда вкладывал нечто большее, чем оно предполагало собой. Это была высшая оценка воинских достоинств кого бы то ни было. На все времена.

– У меня врагов и здесь, в этой проклятой Богом и людьми пустыне, хватает. Зачем мне искать их еще и в Берлине?

И тут полковник сказал то, что буквально сразило Лиса Пустыни.

– Если честно признаться, мне хотелось бы видеть вас фюрером Германии. Вы вполне заслуживаете этого. Однако и в роли великого фюрера великой Ливийской пустыни вы тоже воспринимаетесь достаточно солидно. Фюрер пустыни, фюрер Египта и Ливии, фюрер Африки! Почему бы немного не пофантазировать? Наполеон, насколько мне известно, никогда не отказывал себе в таком удовольствии. Вот и вождь местных вождей Мохаммед аль-Сабах напрашивается на встречу. Как вы думаете, о чем он будет говорить? Вот увидите: о великом фюрере великой пустыни. Ясное дело, это только мои предположения, я могу и ошибаться…

– Вы – никогда, мой адъютант-стратег! Кто угодно, только не вы!

– Напрасно вы так убийственно иронизируете, господин фельдмаршал. Время такое, что местная элита тоже начинает задумываться над созданием могучих африканских государств, способных противостоять и нападениям соседей, и колониальным конвульсиям европейских империй.

– Тогда почему здесь только аль-Сабах? – наконец воспринял правила игры Роммель. – Сюда пора бы уже прибыть десяткам других вождей. В том числе и вождям из Берлина. Я что, несправедлив?

– Абсолютнейшая справедливость! Милостью аллаха они рано или поздно прибудут.

– Им пора бы уже явиться сюда и умолять меня идти на Берлин.

Полковник, конечно же, мог воспринимать эти слова как очередную шутку командующего и, очевидно, так и воспринимал бы, если бы не знал, какие мечтания и какие «страсти по Бонапарту» скрываются за ироничным позерством его покровителя. Сейчас он мог лишь пожалеть о том, что ему не дано обратиться к своему фельдмаршалу: «Вы, как всегда, правы, мой Бонапарт!»

– Не исключено, что именно этим все и кончится. Судя по тому, как затягивается блицкриг в России и ожесточается в своем недовольстве фюрером наш генералитет.