Книга Император Всероссийский Павел I Петрович - Анна Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Павловск. Парк.
Постепенно в Павловске, а затем в Гатчине складывался особый архитектурный стиль павловского времени, который найдет свое завершение в Михайловском замке в Петербурге – последней резиденции императора Павла. Парк Павловска станет одним из шедевров русского садово-паркового искусства конца XVIII – первой половины XIX века. Во внутреннем убранстве Павловского дворца нашли свое место многие из произведений искусства, приобретенные великокняжеской четой во время путешествия за границу, и им подаренные. Так формировалось новое культурно-историческое явление, которое некоторые исследователи называют «культурой малого двора», то есть двора наследника.
После рождения летом 1783 года у Марии Фёдоровны первой дочери, Александры, царственная бабушка подарила семье сына мызу Гатчина в пригороде Петербурга. Первоначально эта территория принадлежала Петру Первому, затем, при Анне Иоанновне, мыза с деревнями была подарена князю А. Б. Куракину «в личное потомственное владение». В 1765 г. ее купила Екатерина и подарила своему фавориту Григорию Орлову. Он затеял в Гатчине большое строительство, пригласив для проектирования дворца архитектора Антонио Ринальди. Расположенный на холме над Серебряным озером дворец производил впечатление средневекового замка. После смерти Орлова императрица выкупила Гатчину у его наследников, и затем это имение оказалось собственностью Павла Петровича.
Большой Гатчинский дворец. Современный вид.
Таким образом наследник был окончательно удален от двора, и начался тринадцатилетний «гатчинский» период его жизни. Как писал исследователь этой эпохи Г. И. Чулков, «здесь созрели окончательно политические идеи будущего императора; здесь определился его характер; здесь он создал своеобразный и мрачный быт; здесь душа его, уже отравленная ревнивыми мечтами о власти, ничем не ограниченной, заболела страшным недугом». В Павловске преобладал вкус Марии Фёдоровны, в Гатчине – Павла. На облик «павловской» Гатчины повлияли впечатления великого князя от замка Шантийи, с которым он познакомился во время заграничного путешествия. Принц Конде по просьбе Павла прислал ему сборник с планами и чертежами по Шантийи, позже названный «Альбомом графа Северного». В Гатчине материалы этого альбома дали богатую пищу для архитектурных и парковых фантазий на французские темы. Среди них значительную часть занимали сооружения в «стиле Шантийи»: это ансамбль площади Коннетабля, здание Кирасирских казарм, парк Сильвии, остров Любви с павильоном Венеры, регулярные сады, Карпин пруд и другие. Однако это не было слепым подражательством, в Гатчине французские образцы творчески перерабатывались.
«Гатчинский помещик», как он сам себя называл, занимался хозяйством и военным делом. Повторяя пристрастие отца к прусским военным порядкам, наследник создал собственную небольшую армию и занялся муштрой солдат. Роскоши екатерининского двора он противопоставил своеобразный аскетизм и дисциплину. Здесь запрещалось носить пышные туалеты, а также круглые шляпы и фраки. «Он окружил себя стражей и пикетами, – вспоминал современник, – патрули постоянно охраняли дорогу в Царское Село, особенно ночью, чтобы воспрепятствовать какому-либо неожиданному предприятию. Он даже заранее определял маршрут, по которому он удалился бы с войсками своими в случае необходимости; дороги по этому маршруту по его приказанию заранее были изучены доверенными офицерами». Занимаясь со всей страстью военным делом, Павел проводил парады, составлял воинские уставы для строевой, гарнизонной и лагерной службы и инструкции для массы должностных чинов армии. Его окружение изменилось, теперь его круг составляли офицеры незнатного происхождения, нередко малообразованные, но искушенные в тонкостях военного дела. Одной из таких фигур стал А. А. Аракчеев, ставший известным позже, в эпоху Александра Первого, а пока только начавший подниматься по служебной лестнице и прозванный «гатчинским капралом». «Армия» наследника, составлявшая вначале восемьдесят человек, постепенно выросла до двух тысяч. Форма солдат и офицеров и воинский устав резко отличались от порядков в российской армии. Здесь были эскадроны кавалерии и артиллерийские части. «Будучи взрослым и зрелым человеком, – писал Чулков, – он играл роль самодержавца в своем небольшом поместье, как мальчики играют, забавляясь ненастоящими крепостями и ненастоящими армиями». Вскоре, согласно воспоминаниям, Гатчина и Павловск стали напоминать военные лагеря, с заставами и шлагбаумами; их образ существования сообразовывался с ритмом жизни наследника, который вставал в четыре часа утра и рано отходил ко сну.
В хозяйственной сфере «гатчинский помещик» достиг некоторых успехов. Он устроил школу и больницу для жителей Гатчины, построил четыре храма, принадлежавших разным конфессиям. Согласно документам Павел помогал крестьянам, прирезая земельные участки и давая ссуды, способствовал возникновению довольно примитивных предприятий по производству фарфора, стекла, суконной фабрики, чтобы обеспечить занятость местных жителей. Тем не менее, будучи отлучен от реальной политической жизни, он не мог не ощущать свою ущербность. «Мне вот уж 30 лет, – писал наследник одному из своих близких, – а я ничем не занят». По его словам, ему оставалось только искать утешения среди своих друзей, чьи сердце и ум будут выше их роста». В 1787 году во время второй русско-турецкой войны он стремился выехать на театр военных действий, что было отклонено Екатериной. Вскоре он вновь попытался участвовать в войне, на этот раз со Швецией, и хотя получил боевое крещение, но был быстро отозван матерью в Петербург еще до окончания боевых действий.
Французская революция, начавшаяся в 1789 году, усугубила раздраженное состояние духа наследника и укрепило его в мысли, что для предотвращения революции надо править государством военными методами и горадо жестче, чем его мать. Так, читая однажды в кабинете императрицы газеты, сообщает биограф Павла историк Н. К. Шильдер, великий князь воскликнул в негодовании: «Что они все там толкуют! Я тотчас бы все прекратил пушками». На что Екатерина ответила: «Vous etes une Bete feroce (Вы жестокая тварь. – фр.), или ты не понимаешь, что пушки не могут воевать с идеями? Если ты так будешь царствовать, то не долго продлится твое царствование».
Страх перед революцией подпитывался общением с эмигрантами, бежавшими в Россию из Франции, и их агентами. Фёдор Ростопчин писал С. В. Воронцову: «Вы увидите впоследствии, сколько вреда наделало пребывание Эстергази: он так усердно проповедовал в пользу деспотизма и необходимости править железной лозой, что государь-наследник усвоил себе эту систему и уже поступает согласно с нею. Каждый день только и слышно, что о насилиях, о мелочных придирках, которых стыдился всякий честный человек. Он ежеминутно воображает себе, что хотят ему досадить, что намерены осуждать его действия и проч… Великий князь везде видит отпрыски революции». К этому мнению присоединялся и Фёдор Головкин. «Французская революция произвела на него сильнейшее впечатление, – вспоминал мемуарист, – однажды он мне сказал: «Я думаю о ней лихорадочно и говорю о ней с возмущением». В беседах с немецким романистом Августом Коцебу, жившим в это время в Петербурге, Павел скорбел о смерти короля: «Он слышал, как те самые люди, которые расточали фимиам перед Людовиком XVI как перед божеством, когда он искоренил рабство, теперь произносили над ним кровавый приговор. Это научило его если не ненавидеть людей, то их мало ценить, и, убежденный в том, что Людовик еще был бы жив и царствовал, если бы имел более твердости, Павел не сумел отличить эту твердость от жестокости».
